Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Да нет, мы два дня назад здорово им навтыкали. Обещали всех офицеров к награде представить и повысить в звании.

— Ну, дай то бог, — пожелал майор Поливанов и предложил выпить за то, чтобы начальство лейтенанта Николаенко выполнило свои обещания.

— Да у нас начальство не шибко-то старается. Все больше за воротник себе заливает, — понесло Николаенко, который вдруг проникся к этим офицерам полной симпатией и доверием. — А смершевец у нас — так этот в каждом немецкого шпиона видит. Такая, между нами говоря, скотина.

— А-а! Все начальство одинаково. Мы вот тоже каждый на своем месте начальники — и тоже то одно забудешь, то другое. А война к концу идет, возьмем Берлин — и точка.

— В том-то и дело! — кричал Николаенко, расплескивая водку из кружки. — В том-то и дело, мать их растак! Нельза останавливаться на Берлине. Надо переть дальше — аж до самого Ламанша! Всю буржуазию в океан, фабрики, заводы рабочим, землю крестьянам! Когда ж еще мировую революцию делать, как ни в этот раз! А то совсем не туда идем, — несло его по кочкам. — Погоны ввели, гимн какой-то — черт знает какой! А «Интернационал» куда? Выходит, по боку? Я, например, не согласный!

Николаенко уже плохо видел и еще хуже соображал, что говорит он сам и что говорят другие. Он горячился, что-то доказывал, стучал по столу кулаком, кому-то грозился. Еще пил и еще. А потом отключился…

Очнулся лейтенант Николаенко от грохота, воя и стона. В щелях пульсировали красноватые отблески. Долбило со всех сторон то часто, вдогон друг другу, то сплошняком. Не сразу он разобрал, в чем дело. А когда до него дошло, понял, что это артподготовка, что началось то, чего все ждали со дня на день.

Николаенко рванулся, повел руками туда-сюда, ощупался: под ним какая-то дерюжка, под дерюжкой слежалое сено, сверху шинель, ремня нет, пистолета тоже. Голова тяжелая, тупая, во рту будто кошки ночевали. Хочется пить. Откуда-то сквозь грохот прорываются отдельные голоса и рык двигателей тяжелых машин.

Николаенко с трудом вспомнил, что было до этого и испугался: он должен прибыть в батальон в тот же день после выписки из госпиталя, а сейчас… А сколько сейчас времени и какой сегодня день? Все еще сегодня или уже завтра?

Он с трудом поднялся на ноги, натянул на себя шинель, принялся щупать стены в поисках двери. Нашел дверь, толкнул — не открывается, дернул — то же самое. И никакой щеколды, никакого засова. Постучать? Стучать вроде бы стыдно. Решился — постучал. Никакой реакции. Забарабанил сильнее.

— Чего тебе? — спросил вдруг близкий простуженный голос.

— Откройте. Мне в часть надо.

— Сиди! В часть ему надо. Не велено открывать.

— Как это не велено? Да вы что? Я офицер.

— А вот то самое, что не велено. Раз арестованный, значит — сиди, пока не прикажут.

— Как это — арестованный? По какому праву? Я — лейтенант Николаенко. Тут какая-то ошибка. Я из госпиталя. Мне в свою часть надо! — говорил Николаенко торопливо, а в душе что-то росло темное и страшное.

— Не велено, — повторил простуженный голос. — Начальство знает, когда открывать.

— Да вы что? Совсем, что ли, охренели?

— А ну молчать! — рявкнул голос за дверью. — Мне, как я есть часовой, не положено разговаривать с арестованными. Будешь нарушать — стрельну. Порядков не знаешь, а еще лейтенант!

Николаенко попятился и сел на дерюжку. Он ничего не понимал, но что-то ему подсказало, что его не просто так привезли в эту избу, напоили, втянули в разговоры и заперли в этом сарае. Он вспомнил угрозу старшего лейтенант из особого отдела еще там, в Сталино: «А если еще что-нибудь откроется, тебе и сам бог не поможет…» — и застонал, раскачиваясь из стороны в сторону.

Грохот артиллерии вдруг затих, точно оборвалась какая-то толстая струна. Только вдалеке все еще долбило, но уже не так сильно, и как-то все отдельными очагами.

Захрумкали чьи-то торопливые шаги, знакомый голос спросил:

— Ну как?

— Да как? Все так же, товарищ старший лейтенант. Бузил. Но у меня не забузишь.

— Бузил, говоришь?

Голос был знакомый, принадлежал старшему лейтенанту. Только фамилию Николаенко никак вспомнить не мог. А может, ее и не называли. Старлей и старлей.

Шаги приблизились к двери, заскрежетало железо, дверь распахнулась, серая тьма пролилась в черноту сарая, ослепив и одновременно вселив надежду, что все это какая-то чепуха — и ничего больше: ну, перепил, ну, положили в сарай, ну, поставили часового, чтобы по пьяному делу не забурился куда-нибудь, а сказали, что арестованный… тоже по пьяному делу.

Николаенко встал, шагнул к двери.

— Черт знает что! — воскликнул он, пытаясь придать своему голосу уверенность. — Мне в часть надо, дезертиром могут признать, наступление, а тут вот… — кивнул на часового, — говорит, что я арестованный.

— Пойдем, — весьма недружелюбно произнес старлей, тоже, видать, с перепою, пропуская вперед Николаенко.

Спрашивать у него не имело смысла, потому что шестерка. Вот сейчас придут в избу, там майор — все и разъяснится.

В знакомой избе за знакомым столом напротив горящей печки сидел капитан Самородов и что-то писал. Видать, вся служба у них заключается в писанине. А туда же: наш батальон на подходе! — вспомнилось Николаенко.

— Здравия желаю, товарищ капитан, — поприветствовал он офицера, переступив порог избы. — Ну и шутники же вы, скажу я вам. Только мне шутки ваши могут выйти боком: скажут, что дезертировал. И что тогда?

— Садись, — приказал капитан, кивнув головой на противоположную сторону стола.

Николаенко сел и увидел, что перед капитаном лежат его документы, на стене висят кобура с его, Николаенко, пистолетом и сидор.

— Вот, прочти, — подтолкнул к Николаенко четвертушку серой бумаги капитан Самородов. И уставился на него каким-то чужим взглядом, то есть совсем не таким, какой у него был вчера.

Николаенко стал читать:

«…на основании… по постановлению военного прокурора… подвергнуть аресту и препроводить в изолятор временного содержания для проведения дознания… лейтенанта Николаенко А. Д., год рождения — 1923, место рождения — г. Харьков… подозреваемого в совершении деяний, подпадающих под статью 58…» Далее шли пункты, подпись, печать и дата.

Все завертелось перед глазами Николаенко и утонуло во мраке. Затем мрак рассеялся, но бумажка никуда не исчезла, возникла снова — белая на сером столе. А в ней все то же самое: «… подвергнуть аресту и препроводить…» И ни кого-нибудь, а его, Николаенко А. Д., год рождения и т. д.

— За что? — выдавил из себя Николаенко, хотя уже и догадывался, за что.

— А вот здесь все написано, — постучал согнутым пальцем по листам бумаги капитан Самородов, криво усмехнувшись. И, толкнув листы к Николаенко, велел: — Читай! Внимательно читай, лейтенант.