Мария Голикова - Зима с Франсуа Вийоном

Конечно, пройдёт немного времени, и Париж опять затянет в круговорот будней; снег испачкается, смешается с дорожной грязью, забудутся чистые слова, пожелания и обещания, — но частица праздничного света всё равно останется в сердце как знак того, над чем не властно время… Взгляд Жана-Мишеля остановился на старухе, которая шла ему навстречу. Сгорбленная, бедно одетая, издали она казалась совсем уродливой. А когда она проходила мимо, Жан-Мишель увидел, что её беззубое лицо светится от счастья.

— Ещё одно Рождество! — сказала она, ни к кому не обращаясь, и улыбнулась небу.

«Tant crie l’on Noel qu’il vient»… Жан-Мишель наконец осознал, что у него в голове с самого утра крутится строка из «Баллады пословиц» Вийона — и тоже дарит ему частицу рождественской радости. Осознав это, он вдруг понял, почему Вийон выбрал именно эту пословицу, чтобы повторить её в конце каждой строфы своей баллады. А потом понял, что всё плохое, слышанное им о Вийоне, — это неправда, ложь. Ведь в день Рождества торжествуют силы добра и дурные стихи дурного человека никак не смогли бы разделить радость этого праздника.

Теперь Жан-Мишель почти не сомневался, что Вийон не был негодяем. Он даже начал понимать, что именно смутило его и ненадолго оттолкнуло от Вийона — и что заставило его приятелей слепо верить сплетням о поэте, которого они не знали и не читали… Дело в том, что в день Рождества небо ближе к земле, чем обычно. А в другое время куда легче обмануться. В другое время люди не особенно задумываются о том, чтобы понять друг друга, — наоборот, они подчёркивают отличия и всё, что разделяет, судят по одежде и верят молве. Им кажется, что так жить проще и правильнее… Вот и получается у них, что если священник — то обязательно праведный, если бродяга — то обязательно вор и разбойник, если король — то непременно благородный и справедливый, если школяр — то лодырь, любитель гулянок до утра и дурацких шуток… Толстая Марго не может быть никем, кроме как развратной трактирщицей, и если поэт пишет о ней, значит, спал с ней… Люди верят словам и слишком часто воспринимают их как надпись на дощечке, что висит на груди преступника. На ней указаны его пороки, его вина — и всем сразу ясно, какому наказанию следует подвергнуть этого человека, за что осудить, какое место в мире ему отвести. А если человеку это место не подходит, молву это волновать уже не будет. Общественное мнение подобно тюрьме; можно всю жизнь стараться сбежать оттуда, но это много сложнее, чем сбежать из самой дальней, глубокой камеры Бастилии, Консьержери или любой другой темницы, которых во Франции немало…

Перелистывая вечером сборник Вийона, Жан-Мишель вспомнил, как ещё недавно не хотел его читать, боясь, что Вийон был вором или убийцей. Сейчас от этих подозрений Жану-Мишелю даже стало неловко, как будто он обидел самого Вийона этим недоверием. Жан-Мишель подумал, что Анри, узнав о его терзаниях, поднял бы его на смех, и невольно улыбнулся. А потом понял, что единственный способ разобраться во всём — это узнать правду о Вийоне. Для начала он решил выяснить подробности про священника Филиппа Сермуаза, которого убил Вийон. Это убийство произошло на самом деле, и Вийона оправдали. Но из-за чего между Сермуазом и Вийоном вышла ссора, никто не знал.

Для начала Жан-Мишель попросил Поля познакомить его со своим соседом, со слов которого Поль и рассказал эту историю, — но тот не сообщил об этом убийстве почти ничего нового. Всё произошло давно, тридцать семь лет назад, в самом начале лета 1455 года, после праздника Тела Господня, Corpus Domini… Жан-Мишель старался как можно отчётливее восстановить в своём воображении обстановку и последовательность тех событий, чтобы понять их причины. События он восстановил, но в причинах так и не разобрался. Да и событий было совсем немного.

Стоял жаркий, тихий вечер после праздника. Мэтр Франсуа Вийон, которому тогда было около двадцати четырёх лет — как выразился сосед Поля, он был «в самом соку», — сидел на пороге своего дома на улице Сен-Жак, прямо под часами церкви Сен-Бенуа-ле-Бетурне, где служил капелланом его приёмный отец Гийом де Вийон. Сидеть на пороге, дышать свежим воздухом, беседовать с друзьями или просто смотреть на прохожих — лучший отдых для добропорядочного человека, тогда как люди необузданного нрава предпочитают проводить время в кабаках.

Мимо Вийона проходили редкие горожане, улыбались и беседовали о том о сём, довольные только что прошедшим праздником. Вийон тоже разговаривал с какими-то своими знакомыми. На булыжной мостовой улицы Сен-Жак лежали розовые и вишнёвые лепестки, оставшиеся после праздничной процессии, и в воздухе стоял их аромат; жара понемногу спадала… Вдруг к Вийону подбежал разъярённый священник Сермуаз в сопровождении двух или трёх человек и закричал: «Клянусь Богом! Я вас нашёл!» — после чего затеял ссору. Вийон пытался его успокоить, но Сермуаз только сильнее горячился, наконец выхватил кинжал и ранил Вийона в лицо, порезал ему губу — а тот, защищаясь, своим кинжалом ткнул Сермуаза и побежал от него куда глаза глядят. Сермуаз пустился за ним вдогонку, и Вийон, опасаясь за свою жизнь, запустил в него камнем. Какое-то из этих ранений оказалось для Сермуаза смертельным. Через два дня священник умер, перед смертью простив Вийона.

— Отец Сермуаз точно не говорил, из-за чего вышла ссора?

Сосед Поля не смог сдержать удивления:

— Да какая разница! Вы его родственник, что ли? Нет, мой покойный дядя — мир его праху — ничего об этом не говорил… А вам-то что за печаль сейчас? Всё равно они померли давно — и Сермуаз, да и Вийон этот тоже.

— Вы точно знаете, что Вийон умер?

— Ничего я не знаю, но про него давно не слыхать. Если б он был жив, он бы ещё что-нибудь натворил, такие люди тихо сидеть не умеют… Да что вам за дело до этого греховодника Вийона, не пойму я?

— Он был прекрасным поэтом, и я подозреваю, что его несправедливо лишили доброго имени. Я хочу восстановить его честь.

— Это у Вийона-то доброе имя и честь? Ха-ха-ха! Но даже если и так, нипочём не восстановишь теперь — никто не поверит. А если вы спросите меня, так я скажу, что слухи даром не ходят. У этого Вийона точно рыльце в пушку: ну не сидят честные люди по тюрьмам, не ввязываются во всякие ссоры, не путаются с ворами и бандитами… — Он помолчал и философски добавил: — Оно, конечно, по-всякому бывает. Иной раз и оклеветать могут. Но коли так, Вийон сам виноват, что связался с дурными людьми. Хочешь не хочешь, всё равно замараешься от них… А ежели он с дурными людьми не связывался, тогда кто же его оклеветал?

Жан-Мишель не стал спорить, оставил его в покое и погрузился в размышления. Он снова и снова представлял себе картину ссоры и понял только одно: у этого дела была предыстория, более важная, чем последствия, которые стали известны всему свету. Сермуаз за что-то смертельно обиделся на Вийона. Вот только за что? Какое-то время Жан-Мишель безуспешно строил догадки, а потом рассказал обо всём Анри. Тот, не моргнув глазом, заключил: