Мария Голикова - Зима с Франсуа Вийоном

Пока Жан-Мишель не познакомился со стихами Вийона, он полагал, что всё это так и есть и должно быть так. А когда он попытался встроить Вийона в привычный миропорядок, у него не получилось. Да, на первый взгляд стихи мэтра Франсуа полностью соответствовали канону, их форма была безупречна, — но что-то мешало назвать их «естественной музыкой», восхваляющей и укрепляющей незыблемое положение вещей. Напротив, они вызывали беспокойство, задавали душе трудные вопросы, погружали её в сомнения, пробуждали в ней чувства, доселе дремавшие под слоем правил и запретов…

Случается, что толпа встречает громкими приветственными криками казнь какого-нибудь бродяги, вора или буяна — а он до последнего уверяет, что невиновен. И в душу поневоле закрадывается сомнение, которое мешает радоваться восстановлению справедливости. А что, если он и правда невиновен? Тогда получится, что никакого порядка нет, что правосудие ложно, а люди — злы? История знает много примеров жестокого и неправедного суда, и первый из них — распятие, на которое каждый парижанин постоянно смотрит в церкви…

Перед Жаном-Мишелем словно бы оказались две чаши весов: на одной лежало всё, к чему он привык, что хорошо знал, чему верил. А на другой — вопросы, которые давно его волновали, сомнения, смутные, но настойчивые, и стихи — невероятно живые, талантливые и свободные, несмотря на строгие рамки канона. Эти стихи звали за собой, как порой зовёт душу дорога, убегающая из тесных, неудобных, но надёжных городских стен куда-то в далёкую неизвестность… Жан-Мишель много размышлял об этом и был уже почти готов броситься в эту неизвестность, довериться ей. Его останавливал только вопрос о цене этой новой свободы, страх обмануться, опасение, не окажется ли такая свобода просто обманом, разрушением морали и нравственных правил? Что, если дурная молва о Вийоне права, а он, Жан-Мишель, ошибается?..

Заканчивался ноябрь. Короткие сумрачные дни Жан-Мишель посвящал учёбе, но каждый вечер возвращался к Вийону. Его стихи притягивали, как притягивает взгляд чернильная темнота ночного ноябрьского неба. В маленькой комнате Жана-Мишеля оплывала свеча, а там, за стенами дома, выл ледяной ветер, проникая в каждую щель и наполняя жилище холодом, напоминавшим о том, что всё когда-нибудь кончается… В это время меркнет свет и всё живое таится, с трепетом ожидая весны; только человек продолжает свой упорный одинокий путь от земного рождения к Божьему суду. Под низкими облаками кружат вороны, высматривая падаль или висельников, их крики режут сухой, колючий воздух; с пустынных полей за предместьями Парижа тянет близкой зимой, и всё вокруг напоминает о смерти — одежда, которая едва защищает от холода, утренняя изморозь, хмурые быстрые тучи, голые деревья, застывшая земля, бледные, худые, обветренные лица бедняков… Горе тому, у кого в эти дни нет крыши над головой и очага, чтобы обогреться; голодные волки ищут пропитания, а нищие — убежища на зиму. Припозднившимся прохожим лучше не ходить поодиночке, чтобы не получить в беспросветной ноябрьской тьме удар кинжалом из-за нескольких монет, звенящих в кошельке, и тёплого плаща.

Жан-Мишель несколько раз перечитал эту строфу, предпоследнюю в «Малом завещании». В ней мерцал особый свет, за который Жан-Мишель так любил унылый и мрачный ноябрь. Чем больше сгущается мгла над землёй, чем сильнее становится холод, — тем ярче разгорается в душе огонь радости, не имеющей ничего общего с хорошей погодой, удачей, богатством, благополучием и тому подобным… Дописана книга, и уже неважно, что нет денег на хорошее жильё, неважно, что холодный сквозняк задул свечу и замёрзли чернила в чернильнице, — сделано главное, пройден назначенный путь, а значит, можно спокойно отдыхать, потому что о дальнейшем позаботится Бог…

Жан-Мишель закрыл книгу и опять вспомнил всё дурное, что слышал о Вийоне. Его душа сразу погрузилась в тень, ему стало не по себе, потому что стихи Вийона всегда отзывались в нём сочувствием. Он даже легко представлял себя на месте автора, когда читал их, — такого с ним прежде не случалось, поэтому он не мог и не хотел воспринимать эти стихи отвлечённо, просто как удачное произведение искусства, богатое здание или хорошо сшитое платье. Они были не просто красиво сложенными словами, а чем-то гораздо большим, и это тревожило: ведь стихи — это история, это время, это дорога, ведущая в рай или в ад. Стихи Вийона словно брали за руку и увлекали за собой, уводили куда-то, вот только куда — Жан-Мишель никак не мог понять и потому не решался идти — но и возвращаться не хотел, вот и стоял на перепутье, на промозглом ноябрьском ветру, кутаясь в плащ… А вдруг всё правда? Что, если Вийон действительно был разбойником, вором, убийцей? Тогда Поль прав: читать эти стихи — значит подвергать свою душу смертельной опасности, и опасность эта тем страшнее, чем стихи лучше. Праведник, заглянув в душу грешника, не смутится и не собьётся с пути — только станет молиться горячее. А если один грешник станет смотреть в душу другого и перенимать его пороки, то уподобится слепому, выбирающему себе в поводыри другого слепца: кончится тем, что оба упадут в яму, как сказано в Библии.

После долгих сомнений Жан-Мишель решил отложить сборник стихов Вийона и подождать. Начинался Адвент [8] Адвент (от лат. Adventus — приход) — время Рождественского поста у католиков, ожидание Рождества. , и Жан-Мишель не хотел подвергать свою и без того смущённую и растревоженную душу новым искушениям — нынешних было более чем достаточно.

На Рождество случилось маленькое чудо — выпал снег. Вместе с ним на Париж опустилась белая небесная чистота. Накануне снегопада город молчал, тёмный, тихий и смиренный, как монах, сосредоточенный на молитве; только черепичные крыши и вывески таверн и лавок выделялись яркими пятнами. «Tant crie l’on Noel qu’il vient» [9] Мы так зовём Рождество, что оно приходит ( фр .). …

После праздничной мессы Жан-Мишель пошёл прогуляться. Солнце светило сквозь тучи мутно-жёлтым пятном, а снег шёл по-прежнему. Беззаботные пушистые снежинки в этот день объединили всех — богатых и бедных, знатных и безродных, жителей центра и бедноту из предместий. Все смотрели на светлеющий мир, ощущая в душе особенную, тихую праздничную радость. Дети играли в снежки, лепили из снега фигурки, взрослые чинно прогуливались, несмотря на холод, а над крышами стоял белый туман, и на улицах приятно пахло добрым дымом каминов и густыми ароматами праздничных блюд. На мгновение Жану-Мишелю показалось, что где-то за этой пёстрой толпой, в укромном и бедном переулке, сегодня можно найти самого младенца Иисуса, Пресвятую Деву, Святого Иосифа Обручника… Вот уж воистину «Tant crie l’on Noel qu’il vient»…