Мария Голикова - Зима с Франсуа Вийоном

Иллюстрации к стихотворениям Франсуа Вийона в издании Пьера Леве были совсем другими: простыми, грубоватыми, как голоса парижских улиц, краткими и меткими, без лишних деталей — совсем как пословицы и поговорки, столь популярные, любимые и знатью, и чернью, и поэтами. У Франсуа Вийона была даже «Ballade des proverbes» [5] «Баллада пословиц» ( фр .). , целиком составленная из пословиц… Пословицы всегда остроумны и точны, и гравюры к стихам Вийона были выразительны благодаря своей простоте. Они показывали разных людей, героев баллад — и в каждом угадывался свой характер. А одна из этих гравюр изображала самого мэтра Франсуа Вийона: он был представлен на ней солидным человеком средних лет в костюме обычного горожанина, без намёков на бесконечную, изнурительную бедность, на которую так много жаловался в своих стихах. Шляпа, плащ, кинжал на поясе…

— Эх, Жан-Мишель, даже если это настоящий портрет, он нам мало о чём скажет, — проворчал Анри, разглядывая рисунок. — Попроси этого художника изобразить меня или тебя — нас будет не отличить от этого Вийона. Тоже напугаем кого угодно.

— Ну, мой друг, не выноси таких резких суждений! Конечно, перед нами не рыцарь Тристан, но по-своему этот человек тоже красив, у него благородный вид и одухотворённое лицо!

— Ой, Жан-Мишель, умоляю тебя! Ты посмотри на другие картинки, взгляни хотя бы на эту женщину или на епископа! Да сожги меня святой Антоний, они все далеко не красавцы!

— Я просто пытаюсь увидеть за этим грубым, условным изображением реального человека, — серьёзно ответил Жан-Мишель и отчего-то погрустнел.

— Боюсь, что в таком деле это грубое, условное изображение тебе не помощник, — усмехнулся Анри. — Ты скорей увидишь реального человека, если просто вообразишь себе мэтра Вийона, читая его стихи.

— Не понимаю… Когда я читал, почему-то представлял себе автора совершенно иначе…

— Не горюй, друг, у меня есть способ проверить, правду нам скажет этот художник или нет.

— Какой способ? — удивился Жан-Мишель.

— Всему своё время, дружище. Сейчас увидишь.

Художник Фабьен Мессонье оказался не таким скрытным, как издатель Пьер Леве. Худощавый, с волосами неопределённого цвета, с задумчивым и каким-то вялым лицом, он, похоже, даже обрадовался, что два молодых человека нарушили его уединение и ненадолго оторвали от работы. Увидев книгу Вийона, он улыбнулся, а на вопрос о портрете произнёс:

— Да, это настоящий Вийон.

— Вы его видели? Это нарисовано с натуры?

— Конечно, видел, когда он принёс свои стихи, чтобы напечатать. Он быстро ушёл, но я хорошо запомнил его и нарисовал по памяти.

— Это было в 1489 году, когда вышла книга? — спросил Жан-Мишель.

— Да.

Жан-Мишель озадаченно сдвинул брови.

— Простите, месье, а вы уверены, что это был мэтр Вийон? Он назвал себя, представился?

Художник удивлённо помотал головой.

— Нет, напротив, он пожелал остаться неизвестным. Это разумно, учитывая его прошлое… Когда книга вышла, её быстро раскупили — но никто из родственников и знакомых мэтра Вийона не пришёл и не сказал, что портрет не похож… Все остались довольны книгой, так что не сомневайтесь — это Вийон…

— А другие иллюстрации вы обсуждали с этим человеком? — поинтересовался Анри.

— Да, мэтр Вийон высказал свои пожелания — в общих чертах.

— Вот, например, «La Grosse Margot» [6] «Толстая Марго» (фр.). , — продолжал Анри. — Помните эту смешную балладу?

— Да-да, — закивал художник.

— Но здесь Марго вовсе не толстая! Почему, месье Мессонье? Этот человек, который принёс стихи, не уточнил, как надо её рисовать?

— Нет, он ничего определённого не сказал… Насколько я понял по балладе, эта Марго — реальное лицо. Я сам, конечно, её не видел, но наслышан.

Губы Анри тронула едва заметная усмешка. Жан-Мишель удивлённо посмотрел на друга, не понимая, что именно его позабавило.

— И ещё… — продолжал Анри. — Мэтр Вийон в своих стихах столько раз жаловался на жестокую нужду, а здесь он изображён в довольно длинном одеянии. Но ведь, если у человека такая одежда, у него водятся деньги! Я представлял мэтра Вийона более худым и бедным!

— Я, признаться, тоже, — кивнул художник. — Но, друзья мои, вы же понимаете, что главное — книга в целом. По-моему, книга получилась! Я люблю её… У месье Пьера Леве талант издателя и прекрасная печатная машина… Париж должен гордиться этим! А уж толстая там Марго или нет, и похож ли портрет мэтра Вийона — это теперь уже неважно.

Анри и Жан-Мишель поблагодарили художника, наговорили ему приятных слов и распрощались. Фабьен Мессонье вернулся к работе, а друзья растворились в парижской толпе.

— Ну ясно, что это был никакой не Вийон, — проворчал Анри.

— Почему ты так думаешь? Впрочем, я с тобой согласен, — кивнул Жан-Мишель. — Сборник прекрасно издан, но в нём множество грубейших ошибок! Сам мэтр Вийон никак не мог их допустить, по его стихам видно, что он был образованным и грамотным человеком! Но кто же тогда принёс его стихи издателю?

Анри пожал плечами.

— Может, друг Вийона. Или родственник. Самого-то Вийона, наверно, давно нет в живых…

— Раз в стихах столько ошибок, значит, этот человек не страдал грамотностью — иначе исправил бы их, — заметил Жан-Мишель. — Наверное, он просто хранил стихи после смерти Вийона, ждал возможности их издать…

— Причём хранил не оригиналы, а копии, ещё и не на раз переписанные. Отсюда и ошибки, — предположил Анри.

— Да уж, хороших переписчиков в Париже куда меньше, чем хороших книг… А теперь объясни мне, к чему ты спрашивал про эту толстуху Марго! — взмолился Жан-Мишель. — При чём она тут вообще?! Меня интересует только мэтр Вийон! Кстати, я должен признаться тебе, друг: баллада про толстую Марго показалась мне грубой и непристойной. Даже не знаю, зачем Вийон написал её. Неужели он действительно вёл такую распутную жизнь? Но после этой баллады подобная жизнь не вызывает ничего, кроме омерзения, она грязная и низкая… Если он так жил, то как сочинял стихи, как всё это совмещалось в нём? Даже не могу представить… Впрочем, я думаю, что месье Вийон просто пошутил. Должно быть, он находил это забавным, я понимаю, — но на мой вкус, это чересчур…

— Понимаешь, говоришь?

— Ну да, — растерялся Жан-Мишель. — А что?

— Ха! Раз уж мы затеяли это дело, идём, я покажу тебе толстуху Марго.

— Но я вовсе не хочу на неё смотреть! Сейчас она, наверно, совсем уже старая… Нет, Анри, не надо! Это неудобно, да и неприлично, пожалуй!

— Идём-идём, очень даже прилично! Наша Марго теперь совсем уже старушка, ты прав, да и жизнь изрядно её потрепала, — но всё-таки она будет рада тебя видеть! У неё так мало посетителей, она просто умирает со скуки!

Не слушая возражений и протестов, Анри повёл Жана-Мишеля в лабиринт улочек и переулков на холме Святой Женевьевы, где теснились весёлые заведения и притоны. Песни, смех, солёные шутки, стук кружек, азартные игры, звон монет, звон кинжалов — всё это было здесь таким же привычным и естественным, как смена дня и ночи. Здесь Париж смеялся, играл и говорил обо всём, о чём только можно, — а ещё больше о том, о чём нельзя. Анри был знатоком и завсегдатаем подобных мест, а вот Жан-Мишель их сторонился, предпочитая тратить время на учёбу и книги, и теперь озирался по сторонам со смесью любопытства и неодобрения.