Мария Голикова - Зима с Франсуа Вийоном

— Рад знакомству, господа, только у меня очень мало времени… Что вам угодно?

Пьер Леве говорил быстро, но смотрел внимательно. Невысокого роста, в прошлом — с густой шевелюрой, а теперь — с заметной лысиной, с ухоженными усами и бородой, одетый небрежно, но со вкусом. Поверх коричневого костюма на нём был фартук — видимо, он только что работал в книгопечатном зале, может, проверял работу помощников, а может, сам выполнял особо важный заказ… Заметив, что Анри вмиг оценил осанку месье Леве и его довольно дорогой костюм, Жан-Мишель укоризненно покачал головой — мол, хотя бы иногда ты, друг, мог бы и забыть о деньгах, о силе и слабости, а подумать, например, о книгах, о том, какую удивительную работу каждый день выполняет этот человек, стоящий сейчас перед нами… Впрочем, Жан-Мишель не высказал своих мыслей вслух, а его многозначительного взгляда Анри, как обычно, не заметил.

Анри показал Пьеру Леве книгу.

— Нам угодно познакомиться с мэтром Франсуа Вийоном. Вы знаете, где его найти?

— Даже если бы я знал, мой юный друг, я бы хорошенько подумал, прежде чем сообщать вам, где он живёт.

Анри вспыхнул, сверкнул глазами и сделал движение рукой, сразу выдавшее его привычку носить при себе кинжал, несмотря на настойчивые запреты закона, и хвататься за этот кинжал по малейшему поводу. Но месье Леве не удивился — похоже, он видал и не таких, даром что был книгоиздателем. Люди, имевшие дело с книгами, традиционно считались беспомощными в уличных потасовках, а Пьер Леве, похоже, был исключением из правила… Он сделал рукой жест, призывавший остыть и вложить в ножны все кинжалы, даже воображаемые.

— Не стоит так горячиться, месье, и не стоит принимать всё на свой счёт: это плохая привычка. Как только человек избавляется от неё, становится не мальчиком, но мужем… Впрочем, иные доживают до седины, оставаясь мальчиками, — это уже выбор судьбы и дело вкуса. Нет, тут дело совсем не в вас, месье… простите, как ваше имя?

— Флёри. Анри Флёри.

— О, вы часом не сын ли достопочтенного мастера-переплётчика Теофиля Флёри?

— Нет, мой отец занимается другим ремеслом, — ответил Анри, прожигая издателя Леве чёрными глазами.

— Уверен, что он такой же превосходный мастер своего дела, как Теофиль Флёри… Нет, тут причина совсем не в вас. Мне самому, знаете ли, стоило немалого труда раздобыть рукопись мэтра Вийона, чтобы издать эту книгу! Эта книга — моя гордость! А судьба её автора — прятаться, даже если он чист перед законом.

— Но почему? — с искренним непониманием перебил Жан-Мишель. — От кого же тогда прятаться?

— Все мы прячемся, месье, — от кого-нибудь или от чего-нибудь… Месье Вийон — не просто поэт, понимаете ли, он не просто слагатель стихов.

— Я понимаю это! — с волнением поддержал Жан-Мишель. — Это великий поэт!

— Да, но кроме того… Если вы читали его книгу, вы должны понимать, что ему пришлось нелегко.

— Но… — начал Анри с напором.

— Я не знаю, где он, и не знаю, жив он или нет. Скорее всего, нет, — сказал Пьер Леве, и в его голосе отчётливо прозвучало: «Разговор окончен».

— Хорошо, — упрямо продолжал Анри. — Но откуда-то же вы взяли рукопись мэтра Вийона! Просто направьте нас, месье, к этому человеку.

— А могу я узнать, зачем вам нужен мэтр Вийон? — в глазах Пьера Леве заискрилась улыбка.

— Месье, вы не вправе… — начал Анри, но Жан-Мишель его прервал и заговорил спокойно, как всегда:

— Я прочитал сочинения мэтра Вийона, месье Леве, и захотел с ним познакомиться, чтобы поблагодарить его за талант, задать кое-какие вопросы, узнать его мнение о современной поэзии, а если очень повезёт, то и получить от мэтра Вийона совет… Согласитесь, в желании познакомиться с одним из лучших людей нашего времени нет ничего странного или удивительного!

— Понимаю и всецело одобряю такое желание, но боюсь, что ничем не смогу вам помочь.

— Тогда для чего вы задали этот вопрос, месье? — спросил Жан-Мишель, не скрывая разочарования.

— Мне это интересно как издателю. Мне важно знать, как люди воспринимают книги, которые я печатаю.

— Что ж, мы благодарим вас, месье, и сожалеем, что отняли у вас время, — произнёс Анри так вкрадчиво, что Жан-Мишель сразу понял: Анри что-то задумал. — Только, если позволите, ещё один вопрос.

— Что вас интересует?

— Портрет мэтра Вийона в этом издании… скажите, он подлинный? Или вы просто взяли подходящую гравюру? Если уж моему другу не суждено познакомиться с самим мэтром Вийоном, он имеет право знать, кто изображён на этом портрете — настоящий мэтр Вийон или нет!

— Можете считать, что это мэтр Вийон, — уклончиво ответил издатель.

— Мы можем считать всё, что угодно, месье, — Анри вернулся к своей обычной вызывающей манере. — Нас волнует правда!

— Я не художник, месье Флёри. Это вопрос не ко мне.

— Но кто художник? Кому я могу задать этот вопрос? Только скажите мне, месье Леве, я немедленно отправлюсь туда и узнаю! Или мы опять придём к вам, — пригрозил он с улыбкой. Жан-Мишель мысленно отметил, что, произнеси такие слова любой другой из его друзей, они прозвучали бы как неслыханная дерзость — а вот Анри всё сходило с рук.

Пьер Леве оценил шутку.

— Ну, перед такой страшной угрозой мне не устоять. Знаете дом месье Клоделя, через две улицы отсюда?

— Да, месье! — вдохновился Анри.

— Рядом с ним живёт художник Фабьен Мессонье, в этой книге — его иллюстрации. Кланяйтесь ему от меня.

Друзья поблагодарили Пьера Леве и направились к художнику, а Пьер Леве долго смотрел им вслед своим внимательным взглядом. Перед самым поворотом Жан-Мишель почувствовал этот взгляд и обернулся. Ещё раз поклонился, чтобы скрыть растерянность и недоумение, и свернул на другую улицу, немало озадаченный. Встреча с издателем сбила его с толку, правда, что именно его смутило, он пока не мог понять. Его чувства исчерпывающе выразил Анри, когда заметил:

— Чего-то недоговаривает этот Пьер Леве. То ли его попросили хранить секрет, то ли ему самому не выгодно, чтобы кто-то узнал подробности. Странно это всё.

Гравюры-иллюстрации в сборнике Вийона были сделаны по простым, грубым рисункам. При королевском дворе, при дворах богатой знати в то время создавались совсем другие изображения: каждый их штрих был тщательно выверен, они поражали зрителя глубиной замысла, гармонией композиции, тонкостью деталей. От них исходило благородство, призванное озарить их заказчиков и меценатов, они были так же сдержанны и безупречны, как богословские сочинения на латыни, так же изящны и утончённы, как баллады и лэ признанных поэтов. На создание подобных картин, гравюр, миниатюр художники не жалели времени и стараний: всемогущему Господу понадобилось всего шесть дней, чтобы сотворить мир, а людям, не дерзавшим даже мысленно сравнивать себя с Творцом, требовались долгие недели и месяцы, чтобы довести один рисунок до совершенства. А потом этот рисунок становился гордостью заказчика и украшал собою стены его замка или страницы его часослова.