Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

— Это точно саперы, товарищ майор. Винтовки составили в козлы, часовые ходят, а сами раздетые по пояс. Здоровые, однако, гогочут… Слышите? Нет?

— Слышу.

— Офицер среди них ходит, погоняет… — докладывал Сотников. — Брустверы на север выводят, товарищ майор. По бокам окопы, а посредине квадрат.

— Вот-вот, Тимоха! Так оно и есть. Квадрат этот называется двориком, в нем размещают орудие. Значит, немного нам осталось ждать. Значит, наши дали им жару, драпать они, сволочи, собираются… — возбужденно говорил Вологжин, запрокинув голову, прислушиваясь к доносящимся снизу звукам, разделяя их и анализируя. — Нам бы еще ствол своего орудия прочистить банником: осколки там от гранаты, земля, песок. Разорвать ствол может при первом же выстреле.

— Я прочищу, товарищ майор. Ночью, когда наши подойдут, стрельба начнется, никто не увидит…

— Нет, бесполезно все это. Ты вот что, Тимофей. Ты вытащи снаряд из гильзы. Один всего снаряд. Отсыпь часть пороха. Заткни какой-нибудь тряпкой. Как только начнется, пальнем этой тряпкой — ствол и очистится.

— Здорово, товарищ майор! Но как же без прицела? Прицел-то разбит в дребезги.

— А так — через ствол прицеливаться будешь. Поймаешь цель и начинаешь ее вести через ствол орудия, если она, скажем, движется. Потом снаряд в казенник и выстрел. А если он, сволочь, стоит, так и того легче.

— Я освою, товарищ майор. Вот увидите. Я сообразительный. Не беспокойтесь.

— Да-да, Тимоха. Обязательно освоишь. Мы еще им покажем. Снарядов у нас полный комплект. Всего четыре штуки израсходовали… Ты гильзу освободи… гильзу-то… Они нас попомнят… Кровью умоются… кровью… — шептал Вологжин, и Сотникову показалось, что командир его впадает в беспамятство. В последние два дня, как раз в самую жару, с ним это случалось уже раза три-четыре.

Он нашел руку Вологжина — рука была вялой, неживой. Сотников испугался, смочил тряпицу драгоценной водой, приложил к лицу командира, затем разжал его рот и влил туда пару глотков. Вологжин всхлипнул, поперхнулся, но не закашлялся: долгое пребывание на грани жизни и смерти приучило их подавлять в себе любое желание, даже непроизвольное: кашель там или еще что, лишь бы не выдать своего присутствия.

— Что? Что такое? — спросил Вологжин, едва прекратились конвульсии тела, борющегося с кашлем.

— Попить я вам дал, товарищ майор: сознание вы потеряли. Испугался я, — оправдывался Сотников.

— Сам-то попил?

— Сам-то? Попил маленько, товарищ майор. Да мне и не хочется.

— Не ври. Пей давай! — приказал Вологжин. И, лишь услыхав, как Сотников сделал пару глотков из фляги, продолжил настойчивым шепотом: — Если я сознание потеряю или даже умру, это не имеет значения. Но ты не должен умереть, Тимоха. Ты должен жить. Там ждут наших данных. Для них очень важно знать, что тут делается…

Над головой будто взорвалась небывалая бомба или снаряд, и осколки от нее посыпались тяжелыми подпрыгивающими ударами куда-то на запад. И почти сразу же стемнело. Вологжин этого не видел, но он услыхал, что привычные звуки: стрекот кузнечиков, писк трясогузок, лязг лопат о каменистую землю — стали затихать, а затем исчезли окончательно.

— Что там? — спросил он у Сотникова.

— Фрицы побросали кирки и лопаты и подались в палатки. Там у них палатки, оказывается, стоят. А я сразу-то и не разглядел. Дождь, стал быть, вот-вот начнется, товарищ майор. Потемнело ужасно. Если что, я каску-то выставлю… Как вы считаете?

— Только с той стороны, где нет никого. Нам нельзя раскрыться никак… Столько терпели, столько ждали… Нет-нет, лучше совсем ничего не надо. Глупая случайность и — хана. Еще потерпим малость…

— А я, товарищ майор, это… Тут вот жестянка какая-то, так я ее высуну в щель-то, что накапает, то и в каску. Жестянку-то не заметят, товарищ майор. Куда им…

Вспыхнул голубоватый пульсирующий свет — и новый мощный удар грома расколол, казалось, землю и небо на мелкие кусочки. И тотчас же на броню обрушился ливень, и танк со всех сторон огородила плотная стена дождя.

Сотников приподнял крышку командирского люка, высунулся, огляделся — ничего не было видно ни внизу, где стояли палатки саперов, ни на дороге. Тогда он откинул крышку и, стоя по плечи под проливным дождем, подставил под его струи сразу две каски.

— Сотников! Ты чего? — забеспокоился Вологжин, почувствовав, как внутрь танка хлещет вода.

— Нет никого, товарищ майор! — крикнул, склонившись над люком Сотников. — И не видно ничего: ни мы их, ни они нас. Вы откройте свой люк. Сможете?

Вологжин помедлил, борясь с искушением, затем сдвинул запор и поднял крышку, и на него обрушились потоки дождя. Он ловил струи ртом, лицом, телом. В минуту он стал мокрым до нитки, но ощущение опасности ни на мгновение не покидало его, и он, едва почувствовав ослабление дождя, закрыл люк и сев на мокрое сиденье, дернул за штанину Сотникова.

— Все! Хватит, Сотников! Закрывай люк.

Тихонько звякнула крышка, и разочарованный голос Сотникова произнес:

— Еще бы пару минут, товарищ майор, каски были бы полными.

— Выставляй свою жестянку и набирай. Но смотри в оба.

Гроза пронеслась, но дождь не прекратился. Правда, не такой сильный, однако дорога по-прежнему пустовала, и саперы все еще сидели в своих палатках. Зато теперь мимо танка несся по промоине мутный поток воды. Он шумел, ворочал камни, камни ударялись в гусеницы, в катки, стучали в днище, точно просясь внутрь. Вода поднялась внизу, залив трупы погибших танкистов, она булькала, хлюпала, ворчала, вонь усилилась — до тошноты.

— Нижний бы люк открыть, — зашептал Сотников. — Смыло бы тогда все, чище бы стало, дышать легче…

— Почему нельзя открыть? — спросил Вологжин, восстановив в своей памяти конструкцию люка и его запоры.

— Выгнуло его, товарищ майор. Одним концом его как бы выдавило наружу, поэтому вверх ему дороги нет. Ломы нужны и кувалда, иначе никак.

— Ну, никак так никак. И говорить об этом нечего.

И все-таки после ливня дышать стало легче. А дождь, продолжавшийся какое-то время еще и по темну, то затихая, то припуская, позволил Сотникову наполнить водой две полуторалитровых фляжки.

— Ничего, жить можно, — бодрился Вологжин, хотя боль в глазницах возникла снова и с каждым часом все нарастала и нарастала.

Видать, началось воспаление, а что делать в таких случаях, он не знал. Но и ничего не делать было нельзя, и оставалось лишь снова прижечь раны водкой. И тогда он решительно содрал повязку и почувствовал, как по лицу его течет не то кровь, не то гной.

Сотников склонился над ним, стал вытирать под глазами марлевыми тампонами, и говорил, говорил, говорил, заглушая свой страх, свою неуверенность, но Вологжин, сжавшись в комок, с трудом сдерживая рвущийся из груди стон, не понимал ни единого слова.