Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

Когда Сотников закончил чистку и наложил на глазницы тампоны, смоченные водкой, и прижал их новой повязкой, Вологжин, переведя дух, отпил из фляги несколько крупных глотков водки. В голову ему тут же ударил хмель, и все поплыло куда-то, и он сам поплыл, и казалось ему, что плывет он на противоположный берег Шексны, при этом совершенно голый, а на том берегу немцы, немцы, немцы…

Миновал еще один день, на этот раз пасмурный, с моросящим дождем. Впервые в танке стало холодно, и Вологжин пожалел, что поддался минутному настроению во время ливня, открыл люк и промок. Теперь в мокрой одежде было весьма неуютно. Сотников укутал Вологжина плащ-накидкой — стало вроде бы теплее.

«Енисей» их не беспокоил. Немецкие саперы по-прежнему вгрызались в каменистую землю у подошвы гряды, вдалеке бухали пушки. К концу дня по раскисшей после дождя дороге в обратную сторону, то есть на юг, поползли колонны машин с солдатами, легкие танки, орудия. Было хорошо слышно, как буксуют машины, кричат солдаты, воют моторы.

Сотников докладывал обо всем увиденном.

— Как ты думаешь, они отступают, — спросил Вологжин, — или совершают перегруппировку?

— Не знаю, товарищ майор, — не сразу ответил Сотников, и Вологжин словно увидел, как тот вздернул в недоумении свои мальчишеские плечи. — А только не похоже, чтобы драпали, товарищ майор. Да и пушки стреляют далеко — еле слышно.

— Значит, в одном месте фриц не прошел, будет пытаться прорваться в другом, — высказал свою догадку Вологжин и, вызвав «Енисея», коротко доложил обстановку.

«Енисей» долго не отвечал, затем среди треска и писка послышался далекий, едва различимый голос, который велел ждать и больше его не вызывать: он сам вызовет, когда понадобится. Это показалось Вологжину странным. В сердцах он выругался, но не вслух, а про себя: фрицы — вот они, бей их: никто не мешает, а они… они там, черт знает, о чем думают. Но привычка к дисциплине повиновения командам взяла свое. К тому же им там виднее — и в прямом и в переносном смысле слова. А ему тут…

Утром двенадцатого июля Вологжина разбудил слитный и все усиливающийся гул далекого боя. Вскоре там ревело уже без передыху, лишь изредка понижая тон, чтобы на фоне не прекращающегося гула можно было различить отдельные выстрелы танковых орудий и самоходок, взрывы снарядов, бомб, мин и чего там еще. Вологжин припомнил карту, расположенные на ней села и хутора, речки и отмеченные значками высоты, не шибко большие, однако в военном деле имеющие подчас огромное значение. Зная немецкую тактику прорывать фронт на сравнительно узкой полосе, он представлял, как наши атакуют немцев по флангам, немцы огрызаются, продолжая рваться вперед, и там-то, скорее всего, сейчас и разворачиваются главные события. Это должно быть не слишком далеко от них, но, если судить по звукам, очень даже порядочно, и может случиться так, что рации не хватит мощности, чтобы дотянуться до наших.

Вологжин разбудил Сотникова: ему показалось, что они что-то важное проспали, что день в разгаре, что рядом немцы, что одно дело слышать, но не видеть, а совсем другое… Но проснувшийся тотчас же Сотников сообщил, зевая, что солнце еще только-только взошло, что вокруг все спокойно, но там, где еще вчера ковырялись саперы, немцы устанавливают противотанковые орудия, дорога пустынна, небо затянуто низкими облаками, моросит дождь и день снова обещает быть холодным, что с помощью жестянки он набрал еще одну флягу воды.

Теперь они вдвоем вслушивались в далекий гул, каждый про себя гадая, что там может происходить. Ясно, что где-то там идет бой, потому что на артподготовку эта стрельба не похожа: у той совсем другой мотив, другие тона и октавы. Иногда, как порождение этого боя, над ними с воем пролетали самолеты. Чаще немецкие, и тогда зенитки, стоящие на вершине гряды, не стреляли. Если наши, били часто, остервенело, взахлеб. Но как только затихало рядом, тут же снова вспухал далекий гул, смещаясь то влево, то вправо, то возникая сразу в нескольких местах. Сотникову представлялось, что где-то вдали встали напротив друг друга сотни, если не тысячи, орудий, танков и самоходок и принялись палить, как на дуэли — кто кого перепалит.

Вологжину же чудилось нечто бесформенное: атаки, контратаки то в одну сторону, то другую. В сорок первом он проходил нечто подобное, когда, едва очухавшись после контузии, получил под свое командование танковую роту, с ней в составе Восьмого танкового корпуса сошелся на встречных курсах с двумя немецкими танковыми дивизиями. Боже, как тогда горели бэтэшки, как они горели! И не столько от огня немецких танков, сколько противотанковой артиллерии, появлявшейся всегда неожиданно. Правда, и фрицам тогда досталось тоже, но сказалось их превосходство даже не в технике, сколько в организованности, в умении взаимодействовать между собой всех родов войск, а в результате через несколько дней боев от Восьмого танкового корпуса не осталось почти ничего. Вологжина тогда ранило в плечо, экипаж успел покинуть горящий танк, его доставили в медсанбат, там перевязали, из медсанбата отправили в полевой госпиталь, а потом за Днепр, а по всему по этому он не попал в окружение, вылечился, получил танковый батальон и снова стал воевать… до следующего ранения.

В штабе фронта, расположенном северо-восточнее поселка Прохоровка, над картой склонились двое: командующий Воронежским фронтом генерал армии Ватутин и представитель Ставки маршал Василевский.

— Наличными силами мы немцев не удержим, — признался после долгого размышления генерал Ватутин. — Первая танковая армия Катукова и Шестьдесят девятая армия Крюченкина с трудом сдерживают противника, который рвется к Прохоровке. У Катукова почти не осталось танков. У Крюченкина некоторые дивизии едва дотягивают до бригады. К тому же генерал Крюченкин явно не соответствует должности: его решения не поспевают за быстро меняющейся обстановкой, информация из штаба армии в штаб фронта не поступает иногда по нескольку часов. Ситуация, Александр Михайлович, как видишь, весьма сложная. Нам бы одну танковую армию и одну общевойсковую…

Маршал Василевский мучительно наморщил свой высокий лоб: просить у Сталина две армии ему явно не хотелось. Он вполне представлял себе, что ответит Верховный на такую просьбу: мол, вам сколько ни дай, все мало, воевать надо не числом, а умением, что тесное взаимодействие между пехотой, танками, артиллерией и авиацией до сих пор как следует не налажено. И будет прав. Потому что такие генералы, как тот же Крюченкин, делать этого так и не научились. И вообще, хороших командующих армиями не так уж много. Их, хороших-то, вообще раз-два и обчелся. А нехорошие более-менее хороши на дивизии, а на корпус уже не тянут. Между тем число дивизий и корпусов растет, иногда на них ставят преподавателей академий и даже училищ, которые разбираются в теории, но не способны применять ее на практике. Ко всему прочему, опережая немцев в количестве танков и авиации, мы явно отстаем от них в техническом отношении.