Сьюзан Ховач - Башня у моря

Ситуация сложилась очень неловкая, и мне больше ничего не хотелось знать про нее, но после похорон Патрик попросил меня быть с ним, когда он обратится к зятю с просьбой. Я попыталась было отказаться, но он настаивал, убеждал, что его шансы на успех будут выше в моем присутствии. Я была уверена, что он ошибается. Поскольку похороны повергли меня в ужасное настроение, я вовсе не хотела становиться свидетельницей этого затруднительного разговора, но, чтобы предотвратить новую ссору, согласилась. Мы встретились с лордом Дьюнеденом втроем утром перед нашим отъездом в Кашельмару, и беседа получилась именно такой унизительной, как я и предполагала.

– Как ты смеешь говорить об этом в такое время! – вскричал лорд Дьюнеден. Он уже был стариком на восьмом десятке, но очень представительной и благородной наружности. – И как ты смеешь затевать такой разговор в присутствии твоей жены, которая ничего не должна знать о таких делах! Неужели у тебя совсем не осталось гордости? Ты совершенно утратил всякое представление о правилах приличия!

Патрик пробормотал извинения, перемешивая их ссылками на плохой урожай, но лорд Дьюнеден оборвал его властным жестом.

– Я с тобой покончил, – отрезал он. – Я помогал тебе все эти годы по одной, и только по одной причине – ты был братом Катерин. Но теперь, когда Катерин мертва, никакая сила на земле не заставит меня снова помогать тебе. Немедленно покинь мой дом и никогда не возвращайся!

Больше сказать было нечего. Я не знала, куда спрятаться от стыда, и мне едва хватило сил, чтобы выйти из комнаты, а потом, боясь, что беседа с Патриком может обернуться ссорой, я отправилась прямо к Маргарет.

– Но, решение очевидно, – сказала она, удивленная всем тем, что я ей выложила про наши беды. – Вы должны немедленно закрыть Кашельмару, чтобы экономить все до последнего пенса, и поехать жить ко мне на несколько месяцев.

– Но Маргарет… – пробормотала я, чуть не плача от ее щедрости. – Лондон… я думаю, мы не сможем… ты же знаешь, что с нами там произошло.

– Слушай, так получилось, что я как раз подумываю о покупке маленького имения. Я в последнее время заработала немного денег на своих инвестициях и вот уже некоторое время думаю, что устала круглый год жить в Лондоне. Было бы хорошо найти какое-нибудь место в Суррее, а в дом на Сент-Джеймс-сквер приезжать только во время сезона.

– Суррей так близко от Лондона, – с опаской заметила я.

– В мои намерения входит найти дом подальше от железнодорожной станции, – уточнила Маргарет.

Так и решили. Томас и Дэвид были в восторге от этой идеи. И даже Патрик, придя в себя после стычки с лордом Дьюнеденом, заметил весело, что не было бы счастья, да несчастье помогло. Что же касается меня, то моя радость при мысли об отъезде из Ирландии на несколько месяцев омрачалась лишь тем, что нам придется жить на иждивении Маргарет, но, поскольку это явно ничуть не волновало Патрика, я решила, что будет глупо и мне думать об этом.

Я к тому времени чувствовала себя совершенно вымотанной. Ведь я и прежде сравнивала себя с Катерин, а когда смотрела на ее мертвое лицо, мне в какой-то жуткий момент показалось, что я смотрю на себя. Тогда у меня не оставалось выбора, только признать, как мне страшно заглядывать в будущее, потому что я поняла, что гарантий тебе не дает ни красота, ни молодость, ни какие-либо материальные блага, которые может предложить жизнь. Ничто в конечном счете не спасет тебя от хода времени, от старости, от могилы.

Несколько дней я была сама не своя. Патрик заложил еще фамильное серебро, чтобы выплачивать жалованье Макгоуану во время нашего отсутствия; я даже готовиться к отъезду не могла. А когда начала, то забот на меня обрушилось столько, что времени на посещение амбулатории не оставалось, и я узнала, что у Эйлин Драммонд родился еще один ребенок, лишь когда Маделин посетила нас в конце октября, за три дня до нашего отъезда.

– Драммондам, в отличие от остальных, по крайней мере, не приходится беспокоиться о неурожае, – сообщила Маделин и пустилась в объяснения о лизгольде, который гарантировал им безопасность владения землей. – А Драммонд умелый фермер, – добавила она. – Он как-нибудь перебьется и накормит лишний рот в семье.

– Маделин, – заговорила я, не успев прикусить себе язык, – я бы хотела сделать маленький подарок ребеночку. Может быть, если я дам тебе что-нибудь сейчас…

– Я передам миссис Драммонд, когда увижу ее, – одобрительно сказала Маделин. – Очень хорошая мысль.

– Только не говори Патрику. Ты ведь помнишь, как он был недоволен, когда я как-то раз посетила миссис Драммонд?

– Жена не отвечает за грехи мужа, – убежденно произнесла Маделин.

И я поднялась и забрала три платьица, которые носил новорожденный Джон. Я их сама сшила из тончайшего шелка и украсила голубыми оборочками.

Три дня спустя, когда я вышла с коляской прогулять Джона, Максвелл Драммонд появился на своей тележке с ослом, проехал в чугунные ворота и направился рысцой к нам.

Я была одна. Нед помогал Патрику, который использовал последние часы, чтобы поработать в саду, а Нэнни в детской собирала игрушки.

– Добрый день, миледи, – поздоровался Драммонд, когда тележка остановилась передо мной. Он соскочил с нее – с обнаженной головой, волосы ниспадают на плечи, баки доросли до подбородка, в руке он держал три детских платьица, которые я отправила его жене. – Нам не понадобится ваша благотворительность, поэтому я возвращаю вам старую одежду вашего сына, – сообщил он, кидая платьица на край коляски, потом развернулся, словно собираясь тут же запрыгнуть на свою тележку.

Ярость помогла мне обрести дар речи.

– Мистер Драммонд, – проговорила я, удивляясь твердости собственного голоса, – я послала платьица вашей жене в знак расположения к ней и не давала никаких оснований говорить со мной так, словно вещи годятся только на то, чтобы быть выкинутыми. На Джона их так редко надевали, и они почти новые.

– И такими же остались, – ответил он, прихлопывая блох на спине осла, – потому что нам они не понадобились.

– Но…

– Ребенок умер, – сказал он и развернулся лицом ко мне. – Эйлин была благодарна вам за ваш подарок, но решила, что должна его вернуть.

Я пришла в ужас от собственной нечуткости. Он, вероятно, подумал, что я безнадежно тупа! Я проглотила комок в горле и попыталась заговорить, но Драммонд опередил меня:

– Так оно лучше. Мне было бы трудно прокормить шестерых детишек зимой, и ребенок бы недоедал.

Я подумала об Эйлин и несчастном умершем младенце и чуть не задохнулась от ярости.

– Как вы можете говорить такое? – воскликнула я. – Младенцы так мало едят.

– Достаточно, чтобы остальные недоедали.