Сьюзан Ховач - Башня у моря

«Дорогой» сказал нет, не хочет, огромное спасибо, и нам с Сарой удалось ускользнуть в мою квартиру для нашего обычного утреннего времяпрепровождения. Я никогда не покидал дом на Пятой авеню с бóльшим облегчением; но казалось, и глазом не успел моргнуть, как снова очутился там – ждал Неда. Когда тот появился в маленькой комнате с опозданием на десять минут, то даже сло́ва извинения я от него не услышал.

Мы отправились пешком к парку Грамерси. Выбранный мной ресторан прежде принадлежал Райану. Джим О’Мэлли купил его у Райана, и управляющим здесь работал Лайам Галахер, мой старый приятель. Это было шикарное заведение, куда шикарнее остальных ресторанов Джима. Обеденный зал освещался лампами с громадными цветными абажурами – их называли лампами Тиффани, вот только в настоящих лампах Тиффани абажур был из витражного стекла, такого дорогущего, что их могли себе позволить самые богатые, а здесь висели имитации с расцвеченным стеклом. Стены были обиты панелями, а на столах лежали белоснежные ирландские скатерти. Что же касается еды, то еду подавали первоклассную, никакой тебе этой французской дряни, пропитанной соусом и воняющей чесноком, – настоящие, простые честные ирландские блюда, от которых у любого ирландца слюнки бы потекли. Здесь готовили громадные стейки и толстенные сочные котлеты, к тому же и традиционные блюда с беконом, а печеный картофель был – пальчики оближешь, в жизни ничего лучше не ел, вкус такой, что даже маслом не нужно приправлять. Вкуснее еды в Нью-Йорке, чем картофель у Райана, для меня не было, а мой друг Лайам Галахер всегда следил, чтобы мне подавали не одну картофелину, а две. Американцы равнодушны к картофелю, каким бы вкусным он ни был, а некоторые народы в Нью-Йорке вообще его не едят, предпочитают какую-то отвратительную белую жидковатую дрянь, которую называют всякими языческими именами.

Я уже предупредил Лайама, что приду с другом, и он зарезервировал для меня угловой столик у окна.

– Макс, кто твой друг? – спросил Лайам, когда мы пришли, и я без запинки ответил:

– Это досточтимый Патрик Эдвард де Салис, сын и наследник лорда де Салиса из Кашельмары. Мастер де Салис, позвольте представить мистера Лайама Галахера.

Лайам смотрел ошеломленным взглядом, возможно вполне искренним, но тут же пришел в себя, поздоровался с Недом и спросил, что он будет есть.

– Меню у вас есть? – спросил Нед, как всегда высокомерным тоном.

Лайам подал меню и подмигнул мне:

– Стейк, как обычно, Макс?

– Нет, сегодня я буду баранью котлету. И конечно, не забудь мою картошку.

– Как я могу забыть? Пинту стаута?

– Подойдет. Нед, стаут к еде?

Нед отрицательно покачал головой. Лайам услужливо предложил ему сидр, но он и от этого отказался. Официант Джо мгновенно принес мой стаут, корзиночку свежевыпеченного разрыхленного хлеба, еще горячего, только-только из духовки, а еще блюдечко с маслом, таким жирным, словно я сам его сбивал.

– Попробуй, – предложил я Неду.

Он в третий раз отрицательно покачал головой.

Терпение мое лопнуло. Ладно, подумал я, если хочешь так, пусть будет так, и я закрыл рот. Молчание длилось. Я отхлебнул немного стаута, съел хлеба, а когда принесли наши котлеты, без слов взял вилку и нож. К этому времени Нед начал чувствовать себя неловко. Он беспокойно ерзал на своем стуле, и, хотя и пытался есть котлету, половина осталась на тарелке. В конце концов я пожалел его. Он был всего лишь мальчишкой и, вероятно, совсем не таким самоуверенным, каким хотел казаться.

– Пудинг? – коротко спросил я.

– Нет, спасибо, – ответил он, глядя на свою тарелку, и теперь я понял, что он стал доступнее.

Я заказал ватрушку и чай. Чай у Райана варят по-настоящему, в отличие от других известных мне американских заведений, я всегда после обеда здесь выпивал большой чайник. Как только Джо принес заказ, я подался вперед так быстро, что Нед подпрыгнул, и сообщил ему самым спокойным голосом:

– Твоя мать просила меня обсудить с тобой кое-что. Ты меня выслушаешь по-человечески или мне придется объяснить ей, что ты вел себя слишком грубо и разговаривать с тобой было невозможно?

Он проглотил слюну и заставил себя произнести:

– Конечно, говорите то, что хотели.

– Ты должен обращаться ко мне «сэр», – указал я. – Тебе двенадцать лет, а мне за сорок, уже по одному возрасту я заслуживаю некоторого уважения с твоей стороны.

Он уставился в скатерть. Ни одна статуя еще не была такой неподвижной.

– Почему тебе так трудно быть вежливым со мной? – поинтересовался я. – Ведь не потому же, что твоя мать – моя любовница: когда мы впервые встретились, ты не знал, что мы с ней делим постель.

Он вскинул голову и уставился на меня словно ужаленный, и я увидел ужас в его глазах.

– Вижу, тебе понятно, что это означает, – заключил я, глядя на него. – Я так и предполагал.

Он словно лишился дара речи. Лицо у него побагровело, губы сомкнулись, и я вдруг понял, что он сейчас может расплакаться. Нед был еще совсем мальчишкой.

– Послушай, – начал объяснять я, смягчая голос, стараясь говорить как можно дружелюбнее, – я не питаю к тебе никаких недобрых чувств. Я люблю твою мать и буду защищать ее, что касается тебя, то очень хочу, чтобы мы стали друзьями. Я был честен с тобой, почему бы тебе не ответить мне тем же и не сказать, отчего ты относишься ко мне как к грязи под ногами? – (Он попытался подобрать слова, но у него ничего не получилось.) – Потому что ты думаешь, что я недостаточно хорош для твоей матери? – спросил я. – В этом причина?

– Нет, – пробормотал он, – не поэтому. Потому что вы враг моего отца.

Я уставился на него, сам не понимая, почему его слова застали меня врасплох. Наверное, из-за того, что мне казалось, он мнение отца и в грош не ставит. В конечном счете такое существо, как де Салис… Но может, де Салис умнее, чем я о нем думал.

– Нед, я враг Макгоуана, – заявил я, инстинктивно почувствовав, что не должен плохо говорить о де Салисе, а все свои обвинения и критику следует обрушить на Макгоуана. – Мои претензии к твоему отцу состоят в том, что он идет на поводу у Макгоуана, а Макгоуан принес твоей матери столько страданий, сколько не доставалось на долю ни одной женщины.

К моему удивлению, он, казалось, сразу же почувствовал себя свободнее. Распрямил спину и высоко поднял голову.

– Я понимаю, что мама была несчастна дома, – признался он, – но это произошло потому, что она не умела подходить к их браку практически. Отец все мне об этом рассказал. У нас была долгая беседа, когда стало ясно, что она не собирается возвращаться из Америки, и отец мне все объяснил.

– Все? – переспросил я, чувствуя некоторое смущение.

– Да, сэр. Он сказал, что они с моей матерью никогда не были счастливы, как ни старались. И наконец стали так несчастны, что моя мать больше не захотела жить с ним, как должна жить жена. Папа сказал, что понял это, поскольку и сам не хотел жить с ней, так что для них обоих было лучше жить каждому своей жизнью, хотя ради нас, детей, они внешне сохраняли семейные отношения и жили под одной крышей. Но папа еще сказал, что мама не была готова позволить ему жить своей жизнью. Мама хотела, чтобы он и дальше продолжал лгать, но папа не хотел жить во лжи. Он стремился быть честным. И любил мистера Макгоуана больше, чем любил ее. Сказал, что мистер Макгоуан лучший из всех друзей, какие у него когда-либо были, и он всегда в его обществе чувствует себя счастливым и спокойным. И ему легко жить с мистером Макгоуаном как с другом, но невозможно жить с моей матерью как с женой. – Мальчик замолчал. Теперь дара речи лишился я, а он, приняв мое ошеломленное выражение за неодобрение, поспешил добавить: – Он сказал, что сочувствует моей матери, но гораздо лучше смотреть правде в лицо, чем отворачиваться от нее. Моя мать не желала видеть правду, а хотела разделить семью, забрав у него детей, но он нас слишком любит, чтобы отдать ей. Папа сказал, если бы она по-настоящему нас любила, то не уехала бы из Кашельмары, а если бы любила, то вернулась бы. Я не уверен, что тут он прав, сэр, потому что она любит нас, но, думаю, мама должна вернуться домой. Я не о себе пекусь, ведь я почти взрослый, а мои сестренки совсем маленькие, да и мой брат не такой взрослый, как я. Знаю, она не любит мистера Макгоуана, но он и кузина Эдит перестраивают Клонах-корт, и папа утверждает, что если мама вернется, то снова сможет быть хозяйкой своего дома, а он и мистер Макгоуан и вовсе ее не будут беспокоить.