Лев Демин - Семен Дежнев — первопроходец

— Что племянник поделывает?

— Непутёвый он. Мастерству никакому не научился. Дела себе достойного не выбрал. Летом грузчик на пристани, зимой — не ведаю. Я надоумил его на казачью службу в Сибирь завербоваться. Пообещал взять его с женой Татьянкой до Тобольска. Все сибиряки обычно службу свою с Тобольска начинают. Согласился Ивашка. Пообещал выправить для него документ в Сибирском приказе.

— Правильно поступил, Семён Иванович. Чем без определённых занятий по Устюгу болтаться, пусть твой Ивашка едет Сибирь осваивать.

Дежнёв вспомнил, что намеревался посетить Донской монастырь и отыскать там Корнея Кольчугина, теперь инока Кирилла, который был когда-то давно его сослуживцем по Тобольску.

— Занятная история с человеком приключилась, — сказал он и коротко рассказал о необычной судьбе Корнея-Кирилла.

— Разбойник с большой дороги, потом казак на сибирской службе и вдруг князь Белокритский. И на склоне лет инок.

— Не слышал о нём. А может, и слышал, да не обратил внимания. У меня свои интересы, усовские.

— Понятно. Ты торговый человек. Всё же послушай, — занятно. С отцом от опричнины Ивана Грозного на севере укрывался. Отец умер, а Корней стал гулящим человеком, назвавшись Кольчугиным.

— Любопытно. Я бы с тобой в Донской монастырь съездил на этого молодца взглянуть. Да не смогу никак — дел по горло.

— Расскажи, купец, как найти сей монастырь?

— Не утруждайся розысками. Мой возница свезёт тебя. Далековато от Остоженки обитель.

— Благодарствую.

Донской монастырь издалека привлекал внимание массивными, как у Кремля, зубчатыми стенами и башнями. Тяжёлой громадой высился пятиглавый собор. Здесь же, в стенах монастыря, размещались храмы поменьше, монашеские кельи, палаты настоятеля, окружённые фруктовым садом, и монастырское кладбище. Судя по каменным надгробиям, здесь предавали земле прах именитых людей.

Семён Иванович вошёл через ворота под арку надвратной башни и спросил привратника — где бы он нашёл брата Кирилла.

— Это какого же Кирилла? — недоумённо переспросил привратник. — Кажись, у нас два инока Кирилла...

— В миру он был Корней. Из князей он.

— Ах, этот? В келье он. На волю выходит редко. Всё больше молится. Вон там его келья, на первом этаже.

Привратник показал, где можно найти инока Кирилла.

В ссутулившемся худом человеке в старенькой рясе и спускавшимися ниже плеч седыми космами волос с трудом можно было узнать прежнего молодцеватого и статного красавца Корнея Кольчугина.

— Корнеюшка... Брат Кирилл, — окликнул его Дежнёв.

Монах глядел на вошедшего пустым, отрешённым взглядом.

— Узнаешь меня? Я Семейка Дежнёв.

— Дежнёв? — с трудом переспросил монах Кирилл.

— Дежнёв я, Семейка. Помнишь нашу службу в Тобольске?

— Семейка, Тобольск... Как же. Ты потом уехал куда-то далеко.

— Правильно, брат. Далеко-далеко уехал. Служил в Восточной Сибири. А ты стал писцом в воеводской канцелярии. Мне рассказывали. Привет тебе от Лександры, татарина, родича твоего.

— Какая он мне родня? Он татарин, я потомственный князь рюриковой крови.

— Виноват, оговорился. Не твой родственник, а супружницы твоей Зинаидушки.

— Не надо об этом. Зинаида приказала долго жить. Послал мне Бог за прегрешения мои тяжкие большие испытания. Нет у меня больше ни Зинаиды, ни деток.

Разговор получался тяжёлый, трудный. Монах отвечал и говорил неохотно, иногда вовсе отмалчивался. Что-то вспоминал, что-то не мог или не желал. Дежнёв вспомнил тобольского подьячего Веретенникова.

— Помнишь такого? Сидели в воеводской канцелярии за соседними столами. Он и рассказал про тебя, привет тебе велел передавать.

Должно быть, крепко обидел подьячий Веретенников самолюбивого писца. Взъерошился монах, как только услышал его имя.

— Не хочу знать такого, — резко отозвался инок Кирилл. — Чернильные душонки, хапуги. Все подьячие одним миром мазаны.

Монашествующий князь сам прервал беседу:

— Прервёмся, любезный. Мне молиться надо, поклоны отбивать. Принял обет — в день по две сотни поклонов. Грехи замаливаю. Грехов-то много накопилось — лопатой не выгребешь.

Расстались холодно, натянуто, без лобызаний. Корней-Кирилл не выказал радости от встречи со старым товарищем. В чём крылась причина? В одичании в стенах монастыря? В душевной чёрствости, пришедшей с годами, или внезапно пробудившемся княжеском высокомерии? Пристало ли потомственному Рюриковичу говорить на равных с поморским мужиком? Или это было следствием душевного срыва после всех мытарств и страданий, да ещё преждевременной смерти жены Зинаидушки? Семён Иванович задавал себе эти вопросы и не мог на них ответить — чужая душа, как говорят, потёмки. Поди разберись в ней.

Якутскому воеводе Ивану Большому Голенищеву-Кутузову Сибирский приказ препроводил грамоту, в которой сообщал о выдаче Дежнёву в Москве жалованья и предписывал занести эту выдачу в ленскую расходную книгу. За лично добытые им моржовые клыки (более тридцати одного пуда) Семён Иванович получил пятьсот рублей. По мнению исследователей, эта сумма составляла всего примерно третью часть действительной стоимости той кости.

Отряд готовился в обратную дорогу, рассчитывая санным путём добраться до Вологды. А там, с началом навигации, можно было продолжать путь на речных дощаниках по Сухоне и Вычегде, повторяя далее тот путь, которым шли когда-то из Великого Устюга в Сибирь. Ерастов и Дежнёв готовили припасы в дорогу, составляли вместе запрос на имя начальника Сибирского приказа о выделении отряду потребного количества лошадей.

— Не много просите, казаки? — спрашивал главный дьяк. Ерастов, всегда невозмутимый, выдержанный, терял самообладание, горячился и доказывал, что это совсем немного.

Ещё возникла проблема. Один из казаков отряда, Ерёмка, поддался всяким хворям, ослаб, ходил, пошатываясь и держась за стенку, чтобы добраться до нужника.

— Не осилит дорогу сердешный, — убеждённо сказал Ерастову Дежнёв.

— Не осилит, — согласился с ним Ерастов.

Стали вдвоём уговаривать дьяка Котельникова позаботиться о Еремее.

— Зачем нам ваш убогий? — отнекивался дьяк.

— Не доедет же и до Каменного пояса. Совсем плох Ерёмка, — доказывал своё Ерастов. — Помрёт дорогой.

— Помрёт, так похороните по-христиански, — невозмутимо отвечал дьяк.

Всё же сломили упорство дьяка Котельникова. Такие случаи в практике Сибирского приказа, когда прибывавшие из дальних воеводств казаки подвергались хворям, слабели и оказывались не в состоянии отправляться в обратный путь, бывали не раз. Таких немощных мужиков определяли в богадельню при ближайшем церковном приходе. Там уже набралось человек пять-шесть таких. Кто ещё не растерял последние силы, прислуживал в церкви, пилил дрова, был за истопника. Самые немощные тихо угасали. Сибирский приказ давал приходу на их содержание нещедрое вспомоществование.