Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

Однако Сталин, усмотрев в нынешней ситуации на советско-германском фронте некую аналогию с 1812 годом, не хотел и слышать о приостановке наступления.

— Наша разведка докладывает, — говорил он, расхаживая по кабинету, — что немцы тащат дополнительные воинские формирования откуда только можно: из Норвегии, Финляндии, Франции. Даже из Сербии, где сербские партизаны ведут с ними настоящие сражения. Гитлер приказал отправить на фронт всех тыловиков, полицейские батальоны и полки, учащихся унтер-офицерских школ. О чем это говорит? — задал Сталин вопрос, остановившись напротив стола для заседаний, за которым сидели члены Государственного комитета обороны. И сам же ответил: — Это говорит о том, что резервов у Германской армии практически не осталось, затыкать дыры, пробиваемые нашими войсками в их обороне, нечем. Более того… — Сталин подошел к своему столу, взял коробок со спичками, стал раскуривать погасшую трубку. Все молча следили за его медлительными движениями. А он, пару раз пыхнув дымом, продолжил: — Более того. Гитлер, уверенный, что покончит с Советским Союзом за два-три месяца, решил, что танки и артиллерия ему больше не понадобятся, и переключил свою промышленность на производство подводных лодок и самолетов. Теперь ему придется, хочет он того или нет, снова возрождать производство техники для сухопутной армии. А это быстро сделать нельзя. Тем более что он забрал и продолжает забирать из промышленности квалифицированные кадры, чтобы восполнить понесенные потери на советско-германском фронте. Отсюда сами собой напрашиваются выводы: нам необходимо наращивать мощные рассекающие удары сразу на нескольких направлениях. Скажем, под Ленинградом, под Москвой и на юге: под Харьковом и в Крыму. И враг побежит. Если мы сегодня не воспользуемся благоприятным положением, сложившемся на советско-германском фронте, грош нам цена. Завтра такой возможности может у нас не быть: Гитлер придет в себя и восстановит боеспособность своей армии.

Никто Сталину не возражал. Он остановил свой взгляд на командующем Западным фронтом генерале Жукове, спросил:

— Вы, товарищ Жюков, все еще настаиваете на своей точке зрения?

— Настаиваю, товарищ Сталин, — ответил Жуков, вставая. — Да, войска противника измотаны и обескровлены в предыдущих боях. Но они не бегут. Они всякий раз отходят с боями, даже в том случае, когда нам удается прорвать их фронт в том или ином месте. Более того, нам удавалось даже окружать отдельные полки и дивизии, но нашим командирам не хватает умения, чтобы довести дело до полного разгрома окруженных. Как правило, они сравнительно легко прорывают кольцо наших войск, оставляя нам горы разбитой техники. К тому же мы вынуждены бросать в бой плохо обученные войска, ведомые слабо подготовленными командирами. Наши танки чаще выходят из строя по причине неграмотной эксплуатации, чем от огня противника, самолеты ломаются чаще при взлетах и посадках, чем гибнут в бою, потому что летчиков готовят наспех, в бою они чувствуют себя неуверенно, с трудом держат строй, сталкиваются в воздухе… — Жуков помолчал, никто его не перебивал, и он продолжил: — Я полагаю, что нам необходимо сосредоточить значительную часть сил именно на московском театре военных действий, стянув сюда максимум артиллерии, танков и авиации. Решительный разгром самой мощной немецкой группировки может обрушить весь фронт противника, а подготовленные к этому времени резервы нанесут затем удары в других местах, где наиболее целесообразно перейти к активной обороне, не давая противнику перебрасывать свои войска на наиболее угрожаемые участки…

— Все это мы уже слыхали, товарищ Жюков, — перебил Сталин командующего фронтом, пренебрежительно отмахнувшись рукой. — По существу, на всех остальных фронтах, кроме Ленинградского, ведется именно такая война, какую вы нам предлагаете. У нас пока не все получается в Крыму, но Севастополь держится и оттягивает на себя несколько вражеских дивизий. Если мы не будем наступать, наступать будет противник. Азбучная истина. Я бы сказал так: обороняться мы, худо-бедно, научились. Теперь противник, исчерпав свои резервы, предоставил нам не только право наступать, но и учиться этому искусству. Будет большой ошибкой не воспользоваться предоставленной нам возможностью. А время покажет, кто из нас был прав.

Сложившееся положение на Восточном фронте, как видно из дневника фельдмаршала Гальдера, обсуждалось и в Берлине. Гитлер хорошо понимал, что если армия начнет отступать, отступление в условиях бездорожья и суровой русской зимы может вылиться в повальное бегство, приведет к обрушению фронта. В германской армии появились заградительные отряды, штрафные роты и батальоны, полевые суды. Немцы пятились, огрызались, но не бежали. Они мерзли в своих летних шинелях, болели тифом, их оружие плохо стреляло на морозе, их танки застревали в снегу, моторы не заводились, но они продолжали драться с тем отчаянным ожесточением, с каким еще вчера дрались отступавшие к Москве потрепанные полки Красной армии. Пленные были редкостью, на допросах держались нагло, побежденными себя не считали.

Наши бойцы, поначалу смотревшие на немцев как на людей, воюющих с Красной армией против своей воли, постепенно освобождались от этих иллюзий, проникаясь сознанием, что перед ними враг не только не подневольный, но вполне сознательный, классовыми идеями пролетарского интернационализма не обремененный, считающий русских варварами, не достойными человеческого звания и человеческого к себе отношения. Наши войска освобождали деревни и города, практически стертые с лица земли, обнаруживали ямы, заполненные трупами мирных жителей и военнопленных, их встречали деревья и столбы с заледеневшими трупами повешенных, которые раскачивал ветер, смерть косила ряды наступающих, а в результате росло озлобление и ненависть к захватчикам, желание отомстить не менее жестоко и страшно.

Между тем наступательный порыв Красной армии слабел с каждым днем, войска сражались на пределе человеческих возможностей, тылы отстали, снабжение армий осуществлялось из рук вон плохо, и никакие самые строгие приказы не могли изменить ухудшающегося положения войск, и не столько из-за нерадивости тыловых служб, сколько по причине отсутствия опыта проведения столь грандиозных операций, нехватки резервов, вооружения, боеприпасов, неготовности или полного отсутствия транспорта.

В Генштабе все это уже начали осознавать вполне, но Сталин, уверенный, что военные не понимают важности переломного момента, наступившего на советско-германском фронте, настаивал на своем, у Генштаба аргументов против не находилось, командующие фронтами против наступления не возражали, тем более что пополнение шло более-менее постоянно, и наступление, хотя и со скрипом, продолжалось.