Джеймс Пайк - В индейских прериях и тылах мятежников [Воспоминания техасского рейнджера и разведчика]

— Что это за шкура у вас?

Это была шкура пумы, длиной около девяти с половиной футов. Она внимательно рассмотрела ее, но не удивилась и не испугалась, когда я сказал ей, что убил ее в четверти мили от того места, где она тогда находилась. Затем я присоединился к ней и сопровождал ее до тех пор, пока не нашел ее коров, а потом отвел их домой. Очень часто после этого мы охотились вместе. Ее винтовка всегда была при ней — она могла с расстояния в сотню ярдов убить оленя — с таким же успехом, как и мужчина. Во время своих одиноких прогулок она никогда не подвергалась нападкам со стороны индейцев, а если бы так случилось, не одному из них потребовалась бы помощь, чтобы благополучно унести ноги. Совсем недавно на дом, где жили ее соседи, напали индейцы — они несколько часов осаждали его, и она была там. Дом защищали несколько мужчин, но женщин было всего две — она и жена хозяина. Мужчины оказались там совершенно случайно — они охотились, и, спасаясь от преследовавших их индейцев, укрылись в этой хижине, в противном случае, она и супруга его владельца были бы там совершенно одни.

Во время боя мисс Хантер перезаряжала ружья и оказывала защитникам любую посильную ей помощь, будучи при этом неизменно спокойной и сосредоточенной, хотя и понимала прекрасно, какая страшная смерть постигнет ее, если дикарям удастся либо поджечь дом, либо взять его штурмом.

Мы часто имели возможность стрелять оленей прямо от порога старого хозяина, а его собаки почти каждую ночь сражались или с рысью, или с каким-нибудь другим диким животным, желавшим унести из его сарая либо его свиней, либо или цыплят.

Я прожил у м-ра Хантера несколько недель, а потом, собрав столько пушнины, сколько могла унести моя лошадь, и весьма тепло распрощавшись с гостеприимным хозяином, у которого мне жилось так хорошо и комфортно, я вернулся к людям. Ко мне так хорошо относились, что мне очень не хотелось уходить, а кроме того, его жена настаивала на том, что теперь я, который истребил их зимнее мясо, был просто обязан остаться и помочь съесть его, но я не мог поступить так, и мы расстались.

На обратном пути в Вако я стал свидетелем очень необычного столкновения. Будучи уже совсем недалеко от его окраины, я заночевал под очень большим дубом, а утром, перед самым выходом, я увидел, как волки гонятся за телкой. Их стая состояла, возможно, из сотни животных, а еще я заметил, что она очень устала и, в самом деле, почти выдохлась. Неподалеку находилось стадо — около 150-ти голов крупного рогатого скота всех размеров, в том числе и телята, к ним-то и направилась телка, мыча и ревя при каждом прыжке. Как только стадо обнаружило, как она страдает, старые быки зафыркали и моментально выстроились кругом — рогами наружу и с телятами внутри него.

Наконец, телка достигла стада, потом дважды обежала его и, найдя для себя свободное местечко, тотчас присоединилась к его защитникам. Волки шли за ней до того момента, пока она не оказалась в безопасности, и их было так много, что они, разойдясь в разные стороны, полностью окружили стадо. Быки некоторое время смотрели на злодеев, а затем громко всхрапнули, и одновременно шагнув вперед, атаковали волков, на несколько сотен ярдов отогнав их от стада назад, в прерии.

Поведение волков сразу же изменилось — забавное зрелище. Еще пару минут назад они яростно и бешено преследовали свою жертву, уши торчком, хвосты палкой, шерсть дыбом, жаждущие крови языки и сверкающие злобой глаза, — а теперь они летели кто куда — уши поджаты, хвосты между ног в глазах страх — идеальное воплощение сильнейшего испуга. Волки разбегались в разные стороны, и кое-кто из них не останавливался ни на секунду, хотя очень многие нашли в себе смелость задержаться и осмотреться, но тут я решил прекратить этот беспорядок и открыл огонь по волкам, и те из них, которые находились ближе всех ко мне, несомненно, ощутили последствия моих выстрелов, потому что одни направились к ближайшему холму, а другие — находившиеся чуть дальше, решили вернуться, чтобы посмотреть на своего нового врага.

Разрядив свои револьверы, я поступил очень неразумно, не приведя их сразу в боевое состояние за то время, что я, завывая как волк, звал их, чтобы снова и снова стрелять в них. Прежде, чем я осознал это, пятеро огромных и готовых к бою серых, уже стояли за моей спиной. Я не хотел портить свои револьверы, поэтому я взял большую, валявшуюся у дерева кость и, собравшись с силами, вступил с ними в бой, полагая, что очень скоро обращу их в бегство, но они не отошли ни на шаг, а наоборот, придвинувшись еще ближе, подпрыгивали и пытались укусить меня. Смыкаясь, их челюсти звенели, словно стальной капкан, и каждый раз глаза того волка, которого я бил по голове, чуть ли не вспыхивали от ярости. Я нанес им несколько ударов, но, обнаружив, что они не склонны отступать, я подумал, что, может быть, мне было бы разумно потупить так, и я попятился к своему пони, а потом, оказавшись рядом с ним, птицей взлетел в седло, отскочил на некоторое расстояние и вновь зарядил свои револьверы. Волки не пытались преследовать меня, да и я уже не стрелял в них — ведь их было так много, что если бы они захотели, они наверняка разорвали бы и меня и мою лошадь на мелкие кусочки, а потом сожрали. Дополнительным аргументом в пользу отступления являлось то, что запах моих шкур уже заинтересовал их, и даже если бы я совсем прекратил огонь, это никак не сделало мое положение более безопасным, а потому я пришпорил коня и во весь дух понесся в Вако.

Прибыв в Вако, я увидел, что город просто лихорадит от всеобщего волнения. Огромное количество юнионистов арестовали, некоторых из них повесили. Над собственностью и жизнями юнионистов нависла смертельная опасность. Великое множество людей, не совершивших никакого преступления, а всего лишь отказавшиеся открыто признать себя сецессионистами, яростным огнем пылающих факелов лишились своих домов, и их, словно прокаженных, никто не осмелился бы приютить под своим кровом. Требовалась немедленная мобилизация, поскольку уже стало ясно, что, несмотря на ярость и жар южных сердец, добровольцев было очень мало — намного меньше, чем требовала ситуация. «Призыв, призыв, призыв» — это слово можно было услышать везде, и ничто не могло удовлетворить мятежников кроме мобилизации, но если бы они знали, к каким ужасным последствиям приведет она их тремя годами позднее, они бы, возможно, призадумались, перед тем как решиться так смело крутнуть колесо фортуны.

Вскоре после моего возвращения, рейнджер по имени Майкл Сомервилл, алабамец и мой друг, тихо сообщил мне, что «комитет бдительности» рассмотрел мое дело, и долго обсуждал, надо ли меня повесить. К решению этого вопроса привлекли рейнджеров, но вскоре выяснилось, что среди них слишком много друзей, и никогда бы не предали меня. Затем они решили мобилизовать меня, этому мои друзья не воспротивились. 18-го июля 1861 года в Вако было принято постановление о всеобщем призыве в графстве Мак-Леннан. Прибывший из Остина почтовый дилижанс доставил мне повестку около 9-ти часов вечера, а на следующее утро, после необычно раннего завтрака, я вскочил на своего пони и поехал на север.