Джеймс Пайк - В индейских прериях и тылах мятежников [Воспоминания техасского рейнджера и разведчика]

Танец этот был невероятно забавен. Девушки двигались очень легко и изящно, но их неуклюжие кавалеры издавали страшный грохот, топоча по гулкому полу. Когда дело дошло до «танцуют все», из-за их тяжелых сапог он был и в самом деле ужасен, но «круженье дам» выполнялось так душевно, искренне и элегантно, и девушки, похоже, так наслаждались им, что я и сам еле удержался, чтобы не пуститься в пляс.

Невеста отвела нас в обеденный зал, где мы увидели ломящийся от всех видов деликатесов штата стол. Воздав должное прекрасным блюдам, мы снова вернулись к танцу. Невеста пожелала с танцевать со мной — по крайней мере, так мне сказал ее дядя — но я почувствовал себя очень неловко, ответив ему, что я не умею танцевать. Не уметь танцевать в Арканзасе так же стыдно, как и не уметь управлять лошадью в Техасе. Невеста пошла в паре со своим дядей, казалось, лучшим танцором в доме. А вот другие девушки, как мне кажется, старались перетанцевать ее, что навело меня на мысль, что они очень хотели бы быть на ее месте, но сама леди все же танцевала также прекрасно, как и выглядела.

Скрипач играл громко и страстно, мужчины с удовольствием топали своими сапожищами, а пол стонал от их мерной и тяжелой поступи. Все происходящее являлось полной и красочной иллюстрацией старой доброй и старомодной общественной жизни. В самом деле, люди танцевали так долго и хорошо, что даже сапожные гвозди, напитавшись их энергией, тоже попытались на свой страх и риск, станцевать свой хорнпайп. Я часто слышал старую историю об одном арканзасце, который после танцев, смел с пола около полубушеля гвоздей, и после того, что я увидел в ту ночь, я почти не сомневался в ее правдивости.

Так мы наслаждались собой до двенадцати часов, а потом вернулись в дом моего друга. На следующий день я решил уйти — он настаивал, чтобы я еще погостил у него, но я заявил, что дел невпроворот и о том, что мы — южане, — должны как можно быстрее подготовиться к войне, если не хотим, чтобы нашу страну захватили вандалы-янки. Извините меня, читатель, но тогда мне пришлось так говорить.

Литтл-Рок был переполнен солдатами — они первыми откликнулись на призыв губернатора на 3000 человек, вскоре именно эти люди приняли участие в битве при Уилсонс-Крик. В Литтл-Роке меня атаковало воспаление желчного пузыря, я проболел 10 дней. Я остановился в гостинице одного из самых ярых сецессионистов капитана Ли. Моя легенда о том, что я являюсь племянником Альберта Пайка, сослужила мне хорошую службу, и я чувствовал себя совершенно уверенно и не боялся разоблачения, поскольку тогда и он, и его сыновья занимались вербовкой дикарей на службу Конфедерации.

Выздоровев, и будучи в состоянии покинуть город, я обнаружил, что оказался взаперти. Литтл-Рок жил по законам войны, и каждая дорога охранялась так хорошо, что сбежать было невозможно. Чтобы оплачивать свои расходы во время болезни, я был вынужден продать свою лошадь, и за животное, стоившее не менее ста долларов, я получил лишь пятнадцать. Медленно и печально идя по берегу, я увидел маленький пароход «Уильям Генри», и сразу же направился к нему. На носу парохода работал плотник, я подошел к нему и спросил, не нужен ли ему помощник. А в качестве платы за это, я сказал ему, он поможет мне добраться до Наполеона. Плотник с радостью согласился, заметив, что когда есть что делать он всегда рад любой помощи.

Пока мы так разговаривали, он случайно чиркнул стругом по своей левой ноге и полностью срезал с нее большой палец. Кровь текла очень обильно, но я сразу же приступил к делу — в присутствии капитана и его помощника я перевязал рану, а потом плотника сразу же отправили в госпиталь. А потом капитан повернулся ко мне и спросил:

— Ты — корабельный плотник, парень?

— Так меня называют, — ответил я.

— Вы хотите попасть на пароход? — продолжал он.

— Да, на какое-то время, — ответствовал я.

— Тогда приступай к работе, — сказал он, — я буду платить тебе 55 долларов в месяц, плюс каюта.

— Хорошо, — ответил я, — пока мне нравится этот пароход, но об этом я расскажу вам в Наполеоне.

Он остался доволен моим ответом и удалился, а я вернулся на берег за своими вещами. В таверне не было никого, кроме чернокожего клерка, с ним-то я и расплатился, а поскольку он был по характеру своему очень любопытным, я покинул этот дом молча — отели были обязаны сообщать военным властям обо всех прибывающих и отбывающих. Я вернулся на пароход, вскоре он отчалил, и я почувствовал себя в безопасности. Я обнаружил, что работа есть, и ее хватит на все время моего путешествия, но поскольку я никогда не был плотником — я никогда в жизни не работал ни на стройке, ни на корабле, и посему я немного опасался, что не справлюсь с ней. Известная пословица — «Умный много не болтает», была тогда моим девизом — ведь я не знал профессионального языка плотников и моряков. Я не знал даже названий инструментов, которыми мне пришлось работать, и поэтому вполне демонстративно помалкивал. Я пошел работать, но очень энергично и уверенно, и если бы они знали, насколько я был несведущ, именно это стало бы поводом для подозрений, а не моя неразговорчивость. Но, наверно, работа моя понравилась, поскольку я своими ушами слышал, как капитан хвастался рулевому, что лучшего «мастера» у него никогда в жизни не было. Моим самым страшным кошмаром был офицер-рекрутер Харрисон, который как-то раз пришел посмотреть на меня. Он был плантатором, совершенно несдержанным и безрассудным человеком, которого, как мне показалось, не только деньги не интересовали, но и, смело могу добавить, вообще ничего. Он говорил, что хочет собрать роту партизан и «перенести войну в Африку», чтобы молодые люди не боялись идти за ним, и о своем желании идти прямо в северные штаты.

Эта бравада, возможно, покажется несколько комичной, но м-р Харрисон был не единственным, кого в то время преследовали такие галлюцинациям и столь дикие надежды. Он намеревался, по его словам, войдя в северные штаты, «идти вперед и пусть впридачу к шкуре добавятся еще и рога». Я отвечал ему, что он именно тот человек, который мне нужен, но я служу на этом пароходе и не могу бросить его. Мне нравились служаки такого сорта, но в данный момент я не мог присоединиться к нему, по крайней мере, до тех пор, пока капитан не найдет еще одного «мастера», но в том случае, если я буду зачислен, я предпочел бы его роту, и я заставил его поверить в то, что я всерьез поверил в его идеи. Он был одним из тех, кто сопровождал Лопеса на Кубу, и рассказывал, что принимал участие в двух боях на этом острове — примерно час с четвертью. Он был доволен тем именем, что я дал ему — м-р Фитцхью. Он много времени посвятил беседам со мной и другими моряками, и очень часто озадачивал меня своими внезапными и совершенно непонятными вопросами.