Джеймс Пайк - В индейских прериях и тылах мятежников [Воспоминания техасского рейнджера и разведчика]

— Проходил ли здесь уже после того, как стемнело одетый в мундир янки человек? — спрашивали они.

— Да, да, конечно, — отвечала миссис Уайт, — он вошел в мой дом, поужинал, и сразу после ужина он ушел, чтобы, как он выразился «срезать угол» и поскорей добраться до Чаттануги.

— Как он назвался? — был задан следующий вопрос.

— Он сказал, что он из Джорджии, и что он возвращается домой.

— Вы сказали, что он решил «срезать угол»? — спросил офицер.

— Ну, я уж не знаю, как он решил пойти, но он сказал нам, что у него неприятности и, конечно же, ему надо было поторапливаться.

С вежливым «Благодарю вас, мадам», офицер удалился, а его люди — около 20-ти человек — последовали за ним. Дождавшись, пока не исчезнет последний из них, я снова влез в окно, поставил створку на место и вскоре заснул. До полуночи было совершенно тихо, разве что одна из женщин осторожно открыла дверь и заглянула внутрь, я полагаю, проверить, все ли у меня в порядке. Я притворился спящим, а она закрыла дверь и снова заперла ее. Около полуночи меня снова разбудил топот приближающихся лошадей, и когда они остановились у двери, я снова снял створку и выпрыгнул из окна. Они пошумели немного, и миссис Уайт спросила: «Кто там?», а один из этих людей ответил: «Мак».

Я снова выглянул из-за угла и увидел восьмерых очень решительно настроенных людей, все на прекрасных лошадях и вооруженные до зубов.

— Это вы, МакАртур? — спросила женщина.

— Да, выйдите на минутку, — ответил он.

Она поспешно оделась и, набросив на плечи шаль, бесстрашно вышла к ним. Они разговаривали вполголоса — так тихо, что я лишь иногда мог слышать только отдельные слова.

— Мы знаем, что он в долине, — говорили они теперь громко, как бы желая таким образом прекратить пререкания. — А теперь передайте ему, чтобы он вышел к нам, мы хотим посмотреть на него.

— О, мальчики, пусть он поспит, — умоляла их женщина, — я знаю, он очень устал, кроме того, я уверена, что он точно тот янки, потому что, разговаривая со мной и Элизой, он так хотел спать, что постоянно клевал носом.

— Теперь много таких, кто притворяется янки, — заметил Мак. — Скажи ему, чтобы он вышел.

Вот к ним я вышел, потому что я был совершенно уверен, что они были людьми Боба Уайта. Они были очень откровенны, рассказывая мне о своих подозрениях, но мне не составило никакого труда убедить их, что я в полном порядке и я друг, а потом, узнав у женщины, куда направились мятежники, весь отряд отправился той же дорогой.

С ними была красивая молодая женщина, она была их проводником в долине, чтобы помочь им поймать известного партизана Пикетта, они клялись, что сразу же повесят его, как только поймают. После того, как они ушли, я спросил миссис Уайт, что заставило ее запереть меня в той комнате:

— Как же, вы же знаете, почему, — ответила она. — В эти трудные времена никто не знает, кому можно доверять, и вы знаете, что в нашем доме не было ни одного мужчины с тех пор, как Боб пересек реку, чтобы стать разведчиком генерала Роузкранса.

Я спокойно проспал до самого утра, а потом, после хорошего завтрака я возобновил свое путешествие и переполняемый невероятным чувством благодарности к моей щедрой хозяйке, которая с негодованием отмела все мои попытки заплатить ей за свои труды.

Близ устья Содди-Крик есть место под названием Пенни-Форд. Повстанцы пикетировали ее южный берег, а на северном жила очень старая женщина по имени Мартин, в своем доме и совершенно одна. Те из наших людей, которым удавалось сбежать из тюрем мятежников и которые оказывались на южном берегу, переправлялись через реку у Пенни-Форд, и эта старуха кормила и прятала их до тех пор, пока они не становились достаточно сильными, чтобы продолжать свой путь. «Джонни» знали об этом, и, я так думаю, чтобы показать, насколько они благородны, развлекались тем, что стреляли в нее. Расстояние было достаточно большим — около девяти сотен ярдов — и попасть в нее можно было только случайно. Каждый раз, когда она появлялась, они посылали в нее пулю, возможно, лишь для того, чтобы посмотреть, бегает ли старуха быстрее, чем какая-либо другая цель. Несколько дней она выдержала с удивительной стойкостью, но, в конце концов, когда в один прекрасный день, сидя у порога своей хижины она вязала, ударившая в дверь и пролетевшая лишь в 4-х дюймах от ее головы пуля так ее напугала, что она сразу же заперла свой дом и переселилась к старику Пенни, побывав у которого, я от нее самой и узнал эту ее историю.

Я вышел на берег и окликнул одного из «джонни», который немедленно ответил мне, и один из них, самый храбрый, подбежал к самой воде и поинтересовался у меня кто я такой. Я промолчал, прицелился на восемьсот ярдов и выстрелил. Казалось, прошла вечность, но теперь я увидел, что мятежник наклонился и избежал свистящей пули — я понял, что выстрел был неудачным, а посему снова прицелился — на этот раз ему в голову, и снова выстрелил. В тот момент, держась левой рукой за ветку ивы, он стоял совершенно прямо, а правой он сжимал свою винтовку, и спустя долгое время, пока пуля добралась до своей цели, мне было очень приятно видеть, как «джонни» рухнул на песок, а его винтовка приземлилась в нескольких шагах от него. И затем на некоторое время мне стало весьма нелегко. Укрывавшаяся в лесу рота, в которой он служил, обрушила на мой берег ливень пуль, они ломали ветки деревьев и кустарника, но более никакого вреда не причинили, так как я спрятался в глубоком овраге и там, находясь в полной безопасности, мог неторопливо и спокойно стрелять в любого, кто высовывал свой нос.

Пообщавшись с ними таким образом около часа, я затем по дороге пошел к полковнику Клиффу, к Сэйл-Крик. Он был полковником нашей армии, и мне рассказывали, что одно время он служил в штабе генерала Бернсайда. В тот момент дома его не было — он исполнял свои обязанности, но его семья очень гостеприимно встретила меня. Я пожил здесь два или три дня, а на четвертый за мной пришли выследивший меня отряд из 15-ти или 20-ти мятежников. Я, к счастью, вовремя получил уведомление об их прибытии, и прежде, чем они увидели этот дом, меня уже в нем не было.

Здесь, в этой части Восточного Теннесси мне посчастливилось услышать настоящую, искреннюю проповедь одного священника-юниониста. Свои службы он посвятил исключительно пылким молитвам за Президента Соединенных Штатов, его помощников и советников, за Конгресс, успех и благополучие всех наших армий, где бы они ни были. Ни о молоке, ни о воде, и никаких попыток все забыть и примириться, наоборот — это была настоящая, классическая, искренняя и крепкая проповедь за Союз. Сам проповедник был седовласым пожилым человеком, да и вся его паства в основном состояла из его одногодков. Собрание состоялось ночью, а поскольку существовала опасность того, что нагрянут мятежники и разгонят его, меня пригласили поприсутствовать на нем. Все были вооружены, и это собрание состоялось в штате, о котором некоторые говорили, что в нем не было ни одного юниониста!