Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. Вторжение

На площадь выносили оружие, выводили немногих пленных. Знатоки пробовали моторы легковых «опелей» и штабных бронетранспортеров. Янский со своим помощником по снабжению, интендантом второго ранга Шифманом, распределял трофейное оружие по ротам.

На площадь выкатил мотоцикл с коляской, в ней двое наших. Мотоцикл задержался около одной из групп возбужденных бойцов, затем повернул к школе. С заднего сидения соскочил красноармеец, доложил:

— Товарищ майор! Товарищ капитан Храмов приказали доложить, что все в порядке. Танки захвачены, склады тоже, а пленные, чехи и поляки, так товарищ капитан отложили этот вопрос до вашего прибытия.

— Хорошо. Скажите капитану, что я буду через полчаса.

Мотоциклист укатил.

К школе вели пленных офицеров. Всего шесть человек. Среди них выделялся высокий полковник. Он шел, высоко задрав голову, заложив одну руку за спину, другой отмахивая в такт шагов. Судя по этой походке, он когда-то носил саблю, сабли отменили, а привычка придерживать ее при ходьбе осталась. Все смотрели на этого полковника с любопытством, с каким дети смотрят на диковинных зверей в зоопарке.

Матвеичев тут же, на крыльце школы, начал допрос. Но немцы отвечать отказались категорически.

— Ты их в помещении допрашивай, — посоветовал Матов. — И вызывай по одному. Тогда они тебе что-нибудь да скажут.

И точно: с глазу на глаз немцы заговорили. Все, кроме полковника. Этот лишь молча смотрел в стену, щуря подслеповатые глаза.

Матов приказал всех пленных увести подальше в лес и там расстрелять, чтобы месть со стороны уже немцев не пала на жителей города. А сам он в соседней комнате просматривал принесенные документы и карты, сваленные в кучу. Здесь были графики поставок боеприпасов, снаряжения, горючего на весь 47-й танковый корпус. Изучить все это не было ни смысла, ни времени, и Матов поручил это дело интенданту Шифману с тем, чтобы тот представил ему отчет не более чем на двух страничках машинописного текста.

Показания пленных подтвердили уже известный факт: да, 29-я моторизованная дивизия наступает в направлении Смоленска. Новой информацией были направления движения остальных дивизий как 47-го корпуса, так и всей второй танковой группы: 17-я танковая дивизия обходила Оршу с юго-востока, 18-я танковая двигалась в направлении Гусино, что стоит на правом берегу Днепра между Смоленском и Оршей, 46-й танковый корпус двумя танковыми дивизиями наступает на Жамово-Хиславичи-Починок, полк «Великая Германия» и 10-я танковая дивизия охватывают Могилев с севера-востока, гарнизон которого отбил все предыдущие атаки, а 3-я танковая дивизия — с юго-востока; 24-й танковый корпус наступает на Славгород и Кричев.

Но что делать с этой информацией, если ее невозможно передать командованию фронта? Майору Матову оставалось лишь зафиксировать эти показания и двинуться вслед за 29-й мотодивизией, имея в авангарде несколько средних танков Т-IV, противотанковые орудия и два зенитных, а в арьергарде две бронемашины и конный отряд с одним противотанковым орудием. Все машины, которые удалось захватить в городе, были использованы в качестве транспорта для пехоты. И все повозки. Повозки свернули в лес и двинулись по проселочной дороге, основная группа — по грейдерной.

Матов понимал, что о его налете на гарнизон в Красном уже наверняка известно немецкому командованию, какое-то время потребуется для выяснения, кто нападал и куда этот кто-то движется, а затем на его уничтожение будут брошены все силы, какие окажутся поблизости. В том числе и авиация. А против авиации у него нет никаких средств. Следовательно, он должен спешить, но не к Смоленску, а к Починку, со всей возможной скоростью, где наши войска, скорее всего, окажут немцам сопротивление. Главное — использовать фактор внезапности и нанести немцам наибольший урон. А затем, если не удастся сразу же соединиться со своими, раствориться в окрестных лесах, найти слабое место, связаться с фронтовым командованием и ударить вновь.

Операция в Красном, проведенная Матовым самостоятельно, без приказа сверху, по собственной инициативе, дала Матову не только уверенность в своих силах, но и в том, что подобные операции могут быть наиболее чувствительны для наступающих немецких дивизий, ибо остаться без тылового обеспечения равносильно поражению на поле боя: ни драться без боеприпасов, ни двигаться без горючего армия не может. А если наши воспользуются этим благоприятным фактором, то не только 29-ю механизированную дивизию можно разгромить, но и весь 47-й танковый корпус. Вот если бы еще наши узнали об этом или хотя бы догадались, лучшего и желать не надобно.

Ночью над притихшей землею пронеслась гроза. Земля и небо гудели от ударов грома, молнии полыхали так часто, что в избе, в которой заночевал Алексей Петрович Задонов, голубые сполохи метались то в левом окне, то в правом, словно окружая избу, пристреливаясь, готовясь разнести ее в клочья. По стеклам барабанил дождь, скреблись снаружи ветки черёмухи, в пристройке за стеной время от времени испуганно блеяли и метались овцы, гоготали гуси, за печкой принимался плакать ребенок, и терпеливый усталый полушепот уговаривал его спать, потому что «мышки спят, и дяди спят, сон давно сморил котят…»

Алексей Петрович просыпался под грохот бури, засыпал, но и во сне продолжалось то же самое: гроза, дождь, ветер, и он будто бы не в избе, а бредёт по лесу, продираясь через бурелом, и за спиной его слышится треск падающих деревьев. И кажется Алексею Петровичу во сне, а когда просыпался — то и наяву, что кто-то зовет его из мрака, но чей это голос, разобрать нельзя, хотя голос что-то или кого-то напоминает, и так щемит сердце оттого, что он не может узнать этот голос, и надо бы отозваться, да нет сил и дышать нечем — до удушья.

Гроза уж давно отгрохотала, и все звуки, сопутствующие ей, разбрелись и улеглись по темным углам, тревожная тишина опустилась на разворошенный мир успокоительным занавесом, по которому сверчок прокладывал свои серебристые строчки. За этим занавесом в раздерганном сне все звал и звал куда-то чей-то позабытый голос, уходя все дальше и дальше, и Алексей Петрович, выбиваясь из сил, продолжал продираться через буреломы, сознавая, что все это зря: не догнать и не узнать, за кем он так спешит.

Задонова разбудил петух. Показалось, что крик его раздался над самой головой. Кто-то спросонья выругался и снова захрапел. Алексей Петрович осторожно повернулся на лавке, лег на спину, повел глазами. Серый сумрак, льющийся из маленьких окошек, обрисовал смутные силуэты людей, плотно лежащих на полу. В избе набилось, пожалуй, десятка два человек. Они пришли ночью, перед самой грозой, пришли вместе с запахом сена, конской мочи, прокисшего обмундирования и немытых тел. То ли новая часть из тыла, то ли остатки отступающей. По запаху различить трудно: и те и другие двигаются на своих двоих — и по жаре, и по дождю, и за один день пути пропитываются такой грязью и потом, что скрести — не отскрести.