Андрей Караулов - Русский ад. Книга вторая

Денис хотел отшутиться, но сказал вдруг очень честно:

— Все равно, товарищ полковник, я воевать пока не хочу, — признался он. — Пока молод — не хочу! Я сейчас удачу ищу. И мне фиолетово… Чубайс там… не Чубайс…

— А вот я когда-нибудь его пристрелю, — зевнул Шухов. — Вот увидишь, лапуля… я — воюющая сторона.

Денис шутливо вытянулся «по струнке»:

— Готов быть «вторым номером», товарищ полковник! — отрапортовал он.

Шухов взял в руки графин, ехидно взглянул на гнилую воду, и Денис вдруг почувствовал, что Шухов сейчас совсем не шутит.

Настоящее перо — перо писателя — как эффектная дирижерская палочка. Если писатель дирижирует миром, если каждая глава его будущей книги звучит как симфония, а сама книга — это целое мироздание с вращающимися светилами и особой музыкой сфер… такая книга никогда не умрет.

Отец Тихон постоянно делает зарисовки. Книга? Да. Литература? Еще нет. — Его несвятые святые старцы прекрасны. Они — вне времени. Священники всегда вне времени. Ум теряет надежду до конца проникнуть в их мир: уж слишком чужим кажется он на первый взгляд, да и сами старцы никогда ничего не объясняют — они не любят, если им докучают вопросами, ведь вопросы к ним есть всегда…

Отцу Тихону очень хочется заглянуть в их мир поглубже, с головой опуститься в этот колодец, бережно взять в свои руки их старые, высохшие ладони и остаться с ними наедине. Но он разбросан: здесь, в Москве, люди рвут его на части, миллион дел сразу и нет у него времени заняться литературой…

Старец — это человек, «берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю, — говорил Достоевский. — Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотречением. Этот искус, эту страшную школу жизни отрекающий себя принимает добровольно, в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою для того, чтобы наконец достичь через послушание всей жизни уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли…»

Отец Тихон уверен: из его зарисовок, сделанных на коленке огрызком карандаша, когда-нибудь получатся настоящие рассказы. Сейчас он живет как бы начерно, в суете, ежевечерне откладывая занятия литературой на завтрашний день, на более поздние сроки, на старость, ибо настоящая литература — это бесконечность, ведь космос никогда не заканчивается и каждая из звезд все время манит, загадочно манит к себе…

Уже сейчас в эскизах, сделанных отцом Тихоном, присутствует неслышная поступь человеческой судьбы. Его старцы окружены кольцом благоговейного молчания. Иногда кажется, что их лица — это лица крестьян. Сухая кожа, скрученные впалые щеки под длинной, нерасчесанной бородой и черная скуфья, надвинутая на самые глаза, — такое ощущение, что они хотели бы загородиться, спрятаться от всего мира, как ушел, спрятался от всех великий Бетховен, сочиняя Девятую симфонию: если ты хочешь, чтобы твоя музыка разорвала мирозданье, сделай так, чтобы мир не разрывал бы тебя!

Лица старцев скрыты. Такое ощущение, что у них даже глаза заросли бородой! Эти добрые, старые глаза уже подслеповаты, конечно, возраст есть возраст, но очки, заботливо подобранные местным врачом, старцам не нужны: людей они видят насквозь.

Отец Тихон всегда, с молодых лет, мечтал жить так, как живут печерские отшельники. Особенно — как живет отец Иоанн, самый родной (как мать!) для него человек.

Но сегодня жизнь у отца Тихона — какая-то совсем другая, не монастырская, больно уж бойкая: он — как Фигаро, крутится с утра до ночи волчком, судьба и время тащат его куда-то вперед, к какой-то непонятной цели, но кто знает, что это за цель?

Сбылось пророчество отца Иоанна: решением Синода московское подворье Псково-Печерского монастыря преобразовано в Сретенский ставропигиальный мужской монастырь; послушание отца Тихона, ныне — архимандрита Тихона, принять крест наместника.

И сразу, мгновенно, первый удар. Весть от Баранникова, с Лубянки: арендаторы особняка на Рождественском бульваре, расположенного в Москве, бок о бок с монастырем, «заказали» отца Тихона «тамбовской» группировке — в ближайшие дни, еще до Нового года, он, если «тамбовских» не остановить, будет убит.

Дивны дела твои, Господи!

Баранников — прихожанин собора Сретения Владимирской иконы Божией Матери. Лубянка и Сретенский монастырь — рядом, в двух шагах друг от друга. Чекисты теперь, такая мода пошла, поголовно верят в Бога чаще всего — по месту работы.

Тревога приносит муку. Неужели это сейчас так просто — убить? Как такое может быть, если имя убийцы — Алексей Жарков — известно заранее?

Нет-нет… бред, полный бред: прожив на свете 44 года, архимандрит Тихон даже представить себе не мог, что кто-то вот так, запросто, в два счета может с ним рассчитаться. С ним, у кого столько влиятельных друзей и знакомых, с ним, кого все так любят — и прихожане, и монахи, главное — московская интеллигенция!

Отец Тихон не знаком с этим… Жарковым, он ни разу в жизни с ним не встречался. А вот — поди ж ты…

Как говорится, ничего личного! Только бизнес.

На самом деле отец Тихон не боится смерти. Жизнь научила его не пренебрегать случайностями, но, как истинный монах, отец Тихон предвкушает свою смерть, усердно готовясь (всю жизнь!) к своему главному, решающему путешествию — переходу в другой мир, светлый, грандиозный, где каждый человек, и твой вчерашний правитель, Президент, и ты, недостойный чернец, стоят перед Ним, перед Его Судом, бок о бок, в одной шеренге — как провинившиеся дети. Но как легко, оказывается, огадить душу, если ты нечаянно, сам о том не подозревая, встретился с подонками — с людьми, в которых прячется сатана.

И они уверенно, улыбаясь, держат тебя на «мушке»!

Отец Тихон стоял у окна: по монастырскому двору важно разгуливал жирный ворон. Отец Тихон сразу вспомнил Лаврентия Берию. Маршал Берия (особенно в профиль) был чем-то похож на жирного ворона. Режиссер Владимир Наумов, снявший «Бег», рассказывал отцу Тихону, что студенты ВГИКа под страхом смерти запрещали своим однокурсницам, будущим актрисам, прогуливаться в центре Москвы. Все знали: проезжая по городу, Берия из окон своего бронированного «паккарда» может выбирать девушку себе на ночь. Вцепиться он мог в кого угодно, даже в ребенка. Тут же подскакивал полковник Саркисов, его ближайший адъютант, что-то щебетал девушке на ухо и распахивал дверцу «паккарда». Если же в ответ был только испуг… — что ж, девушку украдкой провожали до дома и позже, узнав адрес, все равно везли к «самому» — когда обманом, когда силой… [19]

Одна из девчонок, Майя, студентка Института международных отношений, скрылась от «ворона» в Малаховке. — Но разве от «ворона» спрячешься? Полковник Саркисов поднял — по тревоге — два истребительных батальона, почти пятьсот человек, Майю нашли, раздели прямо в автомобиле, привезли в особняк к Берии совершенно голую, правда, перед домом шинель накинули на голые плечи.