Андрей Караулов - Русский ад. Книга вторая

Ельцин махнул рукой:

— Знаю. Президент все знает! Вы меня шта-а, тут за дурака держите?.. Я, по-вашему, дурак или не дурак? Думаете, Ельцин… обосрал свое лицо?..

— Просто я вижу, что ситуация совершенно ненормальная! — тихо возразил Лужков. — Питер, завод Свердлова. 10 тысяч рабочих рук. Расточные станки и обрабатывающие центры, 25 % продукции идет на экспорт. Гайдар решил — неперспективный завод. Тут же появились японцы, сняли станки, и сейчас эти станки, купленные за копейки, работают в Японии! То есть мы, Борис Николаевич, закладываем сейчас базу для американского триумфа… на сто лет вперед!

— Сколько, значит, производств под нож? — уточнил Президент.

Лужков встал:

— Уже 261 завод. И еще 440 — на листе ожидания. Включая Дальзавод во Владивостоке, обслуживающий весь Тихоокеанский флот…

— Да… сядьте вы! — махнул рукой Ельцин. — Дружески разговариваем. Вы не на докладе, понимашь!

…И опять пробили куранты. За окном повалил снег, — сейчас Лужков если видел падающий снег, он хватался за телефонную трубку: сколько снегоуборочных машин на улицах? Кто принимает снег: при Попове сугробы просто скидывали в Яузу — вместе с бензином и реагентами непонятно какого качества… — А прежде, в юные годы Лужков очень любил бродить по заснеженным улицам, любил, когда идет снег: зима всегда была для него лучшим временем года…

— Наш тыл, Юрий Михайлович, — это Америка. С Америкой мы в России можем… уверенно жить. Ничего не произойдет. Они же и защитят! Но сдавать американцам мы будем только параллельные системы. Уступки только там, где есть дубли: Челомей и — параллельно — Янгель. Мы… шта? Подымем сейчас три проекта сразу? Твердая ракета, жидкостная, морская? Какая необходимость? А нам удержаться надо. Сохраним власть, сохраним лицо… значит и демократию сохраним.

Составляйте, короче, список заводов, которые стране необходимы. Не упускайте… ничего! Остальное кинем им, как кость. Я… — дрогнул Ельцин, — я вам… доверяю, если что…

— Спасибо за откровенность, — поднялся Лужков. — У меня в шесть… мэр Лондона, протокол…

— А мэр тут? — удивился Ельцин.

Каждый из них поймал себя на мысли, что разговор — получился, хотя они оба не верили в откровенность друг друга.

— Идите… — согласился Ельцин. — Раз надо, значит идите.

— Спасибо за время, Борис Николаевич. И спасибо за решение по Москве.

Ельцин не ответил, только устало кивнул головой…

«Сейчас он напьется, — подумал Лужков. — Ельцин, Ельцин… как одинокое дерево в поле. Склоняется, куда ветер подует…» Не просто так мэр Москвы ненавидел этот кабинет.

Якубовский терпеть не мог перелеты с континента на континент.

Ночь, огромный самолет, чувствуешь себя каким-то беззащитным — особенно над океаном. В бизнес-классе — темно, пассажиры спят, но из-за шторки, там, где кухня и туалеты, криво выбивается полоска желтого света и ужасно действует на нервы.

— Вы не спите?..

Это еще что такое?..

На соседнем кресле полулежал, завернувшись в плед, косматый старик.

— Прошу прощения… кажется, вы не спите…

Старик говорил на чистом русском языке. Он был весь какой-то неухоженный, в пыли и, как показалось Якубовскому, полуголодный.

— Сплю. Намертво сплю, товарищ… — буркнул Якубовский. — А по мне видно, что я из России?

Дед и в самом деле был какой-то жуткий: одет по-советски, даже галстук не снял — боится, наверное, его украдут?

Советские люди всегда чего-то боятся.

Вспомнился Лена Краснер, отец Машки. Его бесконечные рассказы о всемогущем Комитете государственной безопасности, который «на каждом углу и не только в Одессе»…

Этот галстук ужасно раздражал Якубовского. Черный, старомодный, как у Ленина в гробу.

— Видите ли… — осторожно начал старик. — Вы неплохо говорите по-английски. Но вы будто бы заранее за него извиняетесь. Это чисто советская манера, ибо СССР сразу, с рождения, прижимал человека к земле.

— А зачем? — зевнул Якубовский. — Зачем прижимал-то?..

— Особенность такая, — пояснил старик. — СССР поднимал людей, но всегда в меру, чтобы люди не переходили черту, за которой сразу возникают неприятные вопросы: почему все-таки СССР устроен так, как устроен, ибо власть каких-то там советов — это чистой воды идиотизм…

Игорь Ростиславович, — представился он. — Московский житель, ученый.

— Саша, — сказал Якубовский, протягивая руку. — Александр Олегович.

С незнакомыми людьми Якубовский всегда был как граф Монте-Кристо.

— Скажите, Саша, — обрадовался старик, — я тут в кнопочках запутался… Всем водичку дали, а меня обнесли, обделили…

— Н-на мою… — протянул Якубовский. — Для хорошего человека — не жалко.

— Очень пить хочется, — объяснил старик. — А вот вставать, просить… совершенно не хочется. Хотя — как надо бороться со старостью? Требуется пожелать — сделай зарядку. Захотел спать — прими холодный душ…

Я уж из горлышка… вы извините! Стаканчиков-то нет.

— Вся Канада жрет из горлышка, — успокоил его Якубовский. — Не страшно!

Старик пил жадно, глотками, словно боялся, что бутылку с водой вот-вот отнимут.

«Ведут, суки! Молодец, Баранников, — умеешь работать! Надо же, какой-то старик вонючий, в душе со смертью борется…

У них там, в ЧК, нормальные остались? Или в бизнес все подались?»

— А я, Сашенька, нажимаю кнопочки… — извинялся Игорь Ростиславович, — а все невпопад! То ноги едут на кресле, то спина плывет к потолку…

Якубовский сделал вид, что он улыбается.

— Проживаете в Канаде:

Разведдопрос — это искусство как можно убедительнее выглядеть дурачком.

— Нет-нет, что вы… — воскликнул старик, — я коренной москвич! Без Москвы кисну, хотя многие мои друзья сейчас уже там, за океаном.

И ничего, знаете, не жалуются… Вот в Торонто сейчас лекции читал.

Якубовский был просто создан для работы в следственном аппарате.

— Значит, домой:

— Домой, домой… — кивнул старик.

— С пересадкой?

— Через Цюрих. Прямого же нет, да? Взлет и посадка в моем возрасте — это как местный наркоз при операции! Весь организм страдает… но что же делать, деньги нужны…

Всякий раз, когда Якубовский видел рядом с собой растрепанных, плохо одетых стариков, ему становилось не по себе, словно это он виноват в том, что они живут впроголодь. Он помогал старикам чем мог, особенно — своей учительнице Альбине Павловне, хотя перед выпускными Альбина Павловна дала Якубовскому такую характеристику, что с ней — не в военное училище, как он хотел, лучше сразу в тюрьму, соседям по дому, родителям своих болшевских друзей…

Старик был словоохотлив.

— Я вам расскажу: Женя Лебедев, великий русский актер (действительно великий, Саша), летит из Питера на Брайтон-Бич исполнить какие-то сцены из «Холстомера».