Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

…Я голодный и злой. Сегодня опять ушел на службу задолго до того, как проснется моя семья. Чтобы не смотреть в глаза жене, детям и догине Шерри. Моего офицерского пайка с осточертевшей говяжьей тушенкой хватает только на неделю. В холодильнике — пусто. Сквозь давно немытые стекла своего генштабовского кабинета я гляжу на президентский кортеж, несущийся по Знаменке в сторону Кремля. Измоего окна можно элементарно угрохать машину Горбачева. Гранатомет или граната типа «Ф-1» — вещи для этого отличные, но слишком шумные. И для прохожих небезопасные — много осколков. Останется только застрелиться сразу после того, как разлетятся на куски Президент и его длинный, сверкающе-черный членовоз. Есть еще один способ отправить Горбачева на тот свет. Установить радиоуправляемую мину на дороге в лючке канализации, над которым наш Верховный регулярно проезжает. Мину можно купить на любой толкучке за 500 баксов. Это примерно две мои месячные зарплаты. Но где взять деньги, если государство не отдает армии долги?..

Сильно, да? Разумеется, Баранца тут же уволили, теперь (демократия!) он работает в «Комсомолке», Касатонов знал Баранца и не удержался, позвонил: «Откуда такие мысли, Виктор: пристрелить Верховного?»

Баранец не стеснялся в выражениях:

— Выхожу на «Арбатской», товарищ адмирал, иду на работу. Под ногами крутится шкет. Лет десять, не больше.

— Дядя полковник, тебе не стыдно?

Я оторопел. Эка, думаю, тебя расписюнило! Будет тебе укорот.

— А чего ж стыдиться? — спрашиваю.

Пацан улыбается, Игорь Владимирович, а зубы щербатые, как у меня в детстве…

— Что ты полковник!

Там, в Беловежской Пуще, «высокие договаривающиеся стороны» понимали, черт возьми, сколько судеб они искалечат?

— Знаешь, адмирал, что было с Ельциным, когда Леня Грач на приеме в Кремле рассказал ему твой анекдот? Новый год, все веселятся, Лещенко поет, обнимаясь с Винокуром, а тут — пьяный Леня: хочет порадовать Бориса Николаевича.

Пенкин замер:

— И как?

— Ельцин побагровел, бросил на стол бокал с шампанским (Коржаков, слушай, его налету поймал, как в цирке!) и стал костерить Кравчука: «Да если б я захотел, Леонид, Кравчук бы все отдал, от Измаила до Ростова…»

— А что ж не взяли? — спрашивает Леня.

Вразумительного ответа не было.

Вот так…

— Да.

— Человек — хозяин своей судьбы, товарищ командующий. До тех пор, пока он не встретит хозяйку.

— Американцы… да, — согласился Касатонов. — Хозяйничают, конечно…

Он по-своему понял шутку политрука.

Ветер усилился, луна спряталась за облака, там, за облаками, ей как-то спокойнее, наверное…

— Выходит, ошибочка вышла с царем… Борисом, да? Не царь, а дубина стоеросовая…

Касатонов нахмурился, помолчал.

— В моем присутствии, товарищ контр-адмирал… — начал он, — подобные высказывания о Верховном главнокомандующем…

Пенкин вытянулся «по струнке»:

— Прошу меня извинить, товарищ адмирал!

— Делаю вам, Александр Александрович, замечание.

— Такое больше не повторится, товарищ командующий.

— Извинения приняты, — кивнул Касатонов. — Хотя ты, Саша, прав, конечно…

…Качку Игорь Владимирович тоже любил. Особенно — брызги морской пены («шампанское для легких», — говорил Касатонов). Стихия делает человека сильнее, именно в стихии, в борьбе со стихией, видна вся человеческая твердь: на даче, лежа в гамаке, теплее и уютнее, конечно, чем в 9-балльный шторм, но Касатонов так и не научился отдыхать. Пробовал, старался, уезжал, по совету врачей, в санаторий, но через неделю сбегал: он — как крестьянин, ему не до отдыха, нет в русских деревнях гамаков, нет и, похоже, никогда не будет, климат не тот…

Давно, еще с 80-х, наверное, Касатонов дружил с Бедулей, Владимиром Леонтьевичем, председателем колхоза «Советская Белоруссия». Да и кто тогда, в 80-е, не дружил с Бедулей? Даже Рихтер давал концерты в новом крестьянском клубе, благо Бедуля, как только его колхоз чуть разбогател, купил для клуба «Petrof».

Новая, демократическая власть быстро, за месяц, расправилась с Владимиром Леонтьевичем. Зачем они нужны, советские колхозы, если фермер — это наше будущее! Да здравствует фермер! Даешь рай на землю немедленно! — Бедулю тут же отправили в отставку. Яблоневый сад, гордость колхоза, был вырван под дачи, а знаменитый музей хлеба, которым Владимир Леонтьевич гордился даже больше, чем яблоневым садом, закрыли — нерентабельно!

Экспонаты сожгли. Куда их девать? Немцы, правда, хотели купить, да припозднились: экспонаты сожгли за два дня до звонка из Берлина. Странный они народ, эти немцы! Все у нас покупают. За копейки, конечно, но все-таки: «Ту-144», первый сверхзвуковой, старенький «Ту-114», двадцать лет стоявший на въезде в аэропорт Домодедово, «Буран»… С ВДНХ купили (или уперли?) аппарат, в котором Гагарин спустился на землю. И даже памятная доска с дома Леонида Ильича на Кутузовском находится теперь в Гамбурге: нам такие доски без надобности…

Как и память.

Касатонов гостил у Бедули минувшей осенью. И утешал как мог. Здесь же, в Ресне, он — вдруг — столкнулся с Андреем Вознесенским: поэт приехал поддержать старика. В местной газете появилось эссе Вознесенского: «Выходит, зря… Владимир Бедуля, земляк Шагала, хочет, чтобы его колхозники внимали сложной игре великого Рихтера и хоральной ноте Ахмадулиной? Но здесь, в этом клубе, мне подали из зала записку с вопросом о творчестве Элиота… Не думаю, что все наши колхозники — поголовные эстеты, но ни на кого не похожий Элиот помогает им мыслить и поступать нешаблонно…»

Помогает, конечно. Но не всем. Когда стадо вдруг резко поворачивает в обратную сторону, впереди оказываются только хромые бараны…

Почему всю эту вакханалию никто не остановил? Чиновники (есть же среди них нормальные люди?), журналисты, депутаты, интеллигенция? «Ту-144», Гагарин, Брежнев, «1У-104»… — ведь все было на глазах у всех… Или из Домодедово никто больше не летал? И Кутузовский был закрыт? Для всех? Есть доска — и вдруг содрали. Ведь никто не спросил: где она? Куда делась? И никто… никто!., не пришел с заявлением в милицию?

Из Астраханской картинной галереи ушел — на плановую реставрацию — Айвазовский. Через год в музей вернулась (под видом Айвазовского) копия чудовищного качества, которая (внимание!) оказалась на полметра короче, чем собственно подлинник, тайно, воровскими тропами, переправленный богатому коллекционеру в Италию.

Сотрудники музея не решились выставить «Айвазовского» в зале, поместили его в запасники, но уголовное дело возбудилось только… через шесть лет, потому что о воровстве никто не заявил…

Для справки: в музее работали 62 человека, то есть знали все. И те, кто приходил (годы шли) вместо тех, кто уволился, тоже узнавал о краже (сюжет-то какой!), но в это дело никто не вмешивался…