Андрей Караулов - Русский ад. Книга первая

Интересно, а как в Эфиепах африканских с водкой? В Ачинске бананов сейчас — выше крыши. Олеша брехал, складов не хватает, так бананы, шоб не сгнили, по моргам распихали, им же холодильник нужен… А что, трупы будут не в обиде. — Вот черт: бананов — прорва, а водка — пятьдесят семь рублев; Ельцина за одно это убить мало! Наш Иван Михайлович, директор, как Ельцина увидел, сразу сказал: беда будет. Вы, говорит, присмотритесь, у него под физию жопа переделана, это ж как сатанинский знак!

Все видит, все, Иван Михайлович, потому что — умный. А еще, стрелок хороший, на охоте от него не только утка, но и глухарь не увернется; нет подлее птицы, чем глухарь!

Осенью, правда, чуть беда не вышла: отправился Иван Михайлович браконьерить, сетки на Чулым ставить, а с ночи, видать, подморозило, «газик» его закрутился-и в овраг…

Бог спас. Бережет Бог начальство! Странно все-таки: Сибирь есть Сибирь, холод собачий, а люди здесь до ста лет живут.

Директор Ачинского глинозема Иван Михайлович Чуприянов был для Егорки главнейшим человеком в Красноярском крае.

«Можа, Ельцин и не дурак, конечно, — размышлял Егорка, — но почему тогда в лабазах сейчас все так дорого? Ты где, Ельцин? Не можешь цены подрубить, как подрубал их товарищ Сталин? Так не упрямьси, сгоняй к людям, побачкайся! Простой человек завсегда что-то из опыта тебе подскажет, потому как живет без затей, из вашей же Москвы-то Сибирь, поди, не разглядеть…»

— Хва! — Олеша остановился. — Перекур! Скоко еще надрываться?

Бревно упало на землю.

«Горбатый хоть и фуфлогон, а все-таки жаль его, — по думал Егорка. — Да и Раису жаль, красивая баба. Сильнее его будет. Шибко сильнее, у нее ж за улыбкой стальные зубы! А Горбатому прежде чем свое крутить, с водкой бороться, надо было сначала полюбиться народу. Много надо, што ль? Приехал бы сюда, в Ачинск, выволок бы полевую кухню с кашей Рыжкову на шею таз с маслом повесил, сам бы фартук надел и черпак взял.

Хрясь кашу в тарелку, а Рыжков масла в нее — бух!

В-во! Царь бы был, народ бы ему сапоги лизал!»

Главное для народа — это отношение. Вон Леонид Ильич — он народ уважал, так до сих пор в памяти!

Народ-то у нас недолюбленный. И большинство людей поэтому всю жизнь, как дети.

Трудно понять, что ли?»

— А Михалыч-то… придет, аль как? — Олеша крутил папироску. — Суббота… все ж, праздник ноне…

Иван Михайлович снарядил Егорку с Олешей срубить баньку: старая сгорела еще в августе.

О баньке болтали разное: вроде бы и девок туда привозили из Красноярска, голые бултыхались… Но как людям-то верить, они теперь как собаки, не приведи бог — война, в окопы уже никого не затащ-щишь, все сейчас бздюхи, все…

— Ты че, Олеш?

— Я сча приду.

— Здесь хлебай, я отвернусь, — взорвался Егорка. — Че от меня бегать-то?

— А со мной бушь?

Егорка аж рот открыл…

— Нето нальешь?..

— Пятеру давай — и налью, — твердо сказал Олеша.

Он медленно, с достоинством, вытащил из рукава ватника четвертак самогонки.

— Пятеру! Где ее взять, пятеру-то!.. — вздохнул Егорка. — Па пятеру положен стакан с четвертью — понял? А у тебя тут с наперсток.

— Ну, звиняй! — И Олеша всадил в себя всю самогонку сразу.

— Не сожри брансбоит-то, — посоветовал Егорка. — Эх, босява!

И он махнул в сердцах рукой.

Говорить Олеша не мог, раздалось мычание, глотка у Олеши и в самом деле работала сейчас, как насос.

Весной Олешу еле откачали. Приехал он в Овсянку к теще: старуха почти год зазывала Олешу поставить ей забор. А бутылки, чтоб отметить приезд, не нашлось. Промаялся Олеша до обеда, потом схватил тазик, развел дихлофос, да еще и теще плеснул, не пожадничал, родная все ж!

Бабка склеила ласты прямо за столом. А Олеша выжил, оклемался, но желудок (почти весь) ему отрезали, хотя водку хлебает, ничего!

Только для водки, наверное, желудок-то и не нужен, водка сразу по телу идет — свободно и гордо. — Ну хорошо, Ачинск — место гиблое, здесь без водки — гниляк, но другие, спрашивается, в других-то городах, с чего пьют?..

Наташка, жена Егорки, прежде, как Новый год, так орала, пьяная, что Егорка — сволочь и борзота, хотя бил он Наташку в редчайших случаях.

Ельцин, Ельцин… не в свои сани сел человек, это ж видно…

А кто, спрашивается, сказал Наташке, что она должна быть счастлива?

— Зря ты, Олеша… — Егорка поднялся, — папа Иван явится… по обычаю и нальет, че ж свое перевошь… аль не жалко?

Олеша сидел на бревне, улыбаясь от дури.

— Ну, потопали, что ль, ветерок!

— Ага…

Они подняли бревно, подставили плечи и медленно пошли по дороге, по снегу…

…Не только в Ачинске, нет, на всей Красноярщине не найти таких плотников, как Егорка и Олеша. Нет таких, и все тут! Дерево людей любит, руки, а руки у них — золотые! Если спросить Егорку, больше всего он уважал осину. 11п ней, между прочим, на осине, войну выиграли; не было у немцев таких блиндажей, как у нас, строить не умели, вот и мерзли, псы бесовские, да и поделом им!..

Холод, холод-то нынче какой! В Абакане, говорят, морозы сейчас злее, чем в Норильске. Спятила природа, из-за коммунистов спятила, ведь никто так не заколебал Красноярщину, как товарищ Федирко, главный местный секретарь. ГЭС через Енисей построили, тысячи гектаров болотом стали. Климат стал влажный, противный, сорок видов трав и растений просто исчезли, а волки, медведи и даже белки — все сейчас с порчей, все больные; медведь зимой по заимкам шарится, поближе к человеку жмется, потому как не может медведь жить на болоте, жрать ему стало нечего, вон как!

— Устал я… — протянул вдруг Олеша и скинул осину с плеча.

Перебрал, гад, шатается, — интересно, что же он пил.

— Перекур!

— Пошли, говорю… задрыга!

— Ну, пойдем, пойдем…

Олеша легко (откуда вдруг силы взялись?) закинул бревно на плечо. Егорка взял бревно с другого конца и медленно пошел за Олешей — шаг в шаг.

— Смотри… Алке-то за пятьдесят небось, а как выглядит, стерва…

— Какой Алке? — удивился Олеша.

— Да Пугачихе… Какудаетси только… не пойму…

— А че тут не ясно? — не понял Олеша. — Всю жизнь на воле, хавает один центряк: масло, маргарин, ананасы и все с рынка небось…

Они медленно шли друг за другом.

— Здорово, ешкин кот!

Директорская «Волга» стояла в воротах. Собиралась въехать, но не успела, наверное.

Чуприянов улыбнулся. В «Волге» рядом с шофером сидел плотный широкоплечий мужчина с чуть помятым лицом, сразу видно — не местный.

— Здравия желаем, — Олеша снял шапку.

— Здоров! — кивнул Чуприянов.

— Здрассте… — Егорка стоял как вкопанный.

Чуприянов построил дачу себе на отшибе, почти в лесу. Кто ж знал, что пройдет лет пять-семь и красноярский «Шинник», завод со связями, заберет этот лес поддачи?..

— А за осинку, мисюк, можно и в глаз получить, — сощурился Чуприянов. — Веришь?..