Акакий Белиашвили - Бесики

— Нет, не сейчас. Приблизительно через месяц, когда все забудут о тебе и о твоём деле. Сюда придёт человек, который поможет тебе бежать. По знай, стража не будет предупреждена, и если кто-нибудь заподозрит побег или увидит тебя потом, после побега, в городе, то в тебя будут стрелять. Поэтому будь сугубо осторожен. Мы же, узнав о побеге, подымем тревогу, пошлём за тобой погоню и поручим нашему послу в Имеретии требовать у Соломона твоей выдачи. Но ты не бойся — Соломон не только не выдаст тебя, а наоборот, примет тебя с большим почётом, так же, как мы приняли бежавшего из Имеретии Георгия Абашидзе; он даст тебе придворную должность и приблизит тебя к себе. Ты должен сделаться поверенным его тайн. Можешь клеветать на нас сколько хочешь, но помни, что там, в Имеретии, ты являешься как бы тайным представителем Левана.

— Понимаю.

— Связь со мной ты будешь держать через католического миссионера Франчески; кроме того, курьером тебе будет служить кутаисский купец армянин Гарегин. Он часто приезжает сюда за цветными ситцами и другими красными товарами. Вот и всё. Всё ли тебе ясно?

— Совершенно ясно; я готов.

— Итак, до свидания, мой Бесики! Может быть, нам доведётся вновь сойтись вместе, и тогда мы возблагодарим бога за эту милость. Но может случиться, что мы сойдём в могилы, так и не увидев больше друг друга. Что ж, мы и тогда, перед смертью, сможем утешиться сознанием, что всю жизнь трудились для возрождения нашего отечества.

— До свидания, ваше высочество! — Бесики опустился на колени и поцеловал Левана в колено. — Ваши слова воскресили меня из мёртвых. Правда, тяжело мне расстаться навеки с Тбилиси. Но если мы призваны судьбой служить своей стране, мы должны иметь силу выносить любые превратности и невзгоды.

Бесики встал, смахнул навернувшиеся на глаза слёзы и продолжал:

— Простите меня за всё, царевич. Я не смог проявить в жизненной борьбе столько стойкости и выносливости, сколько проявили вы. Я не раз спотыкался на своём пути, но господу ведомо, что я был искренне предан нашему государю и нашей родине. Никогда моё сердце не знало корысти, и никогда я не искал сланы и почестей. Перо и чернила, кувшин вина да смена одежды — вот всё, что нужно было мне, чтобы чувствовать себя богатым и счастливым. Да и как же я дерзну роптать на судьбу, которая послала мне жизнь, полную страданий, но зато удостоила чести стоять бок о бок с рыцарями, сражающимися за счастье моей земли? Прощайте, мой царевич!

— Прощай, Бесики! Постараемся увидеться вновь как можно скорее.

— Аминь!

Леван ушёл. Бесики, оставшись один, предался мечтам и совсем позабыл о том, где он находится. Он воображал, как он выберется из тюрьмы, вскочит на лошадь и помчится в Имеретию. Он думал о трудностях, которые ему придётся преодолеть по пути, прежде чем он доберётся до цели. Он мысленно проходил весь этот путь до конца, а потом начинал сначала; но с каждым разом его мечты делались всё смелее и смелее. Вскоре он уже представлял себе, как бежит из тюрьмы, а потом целый месяц тайком живёт в городе. Он покидает город в сопровождении вооружённого отряда. Он не минует городские ворота и прямо перелетает через городскую стену на своём коне. Царь Соломон встречает его у самого перевала Лихи…

Через несколько дней волнение Бесики улеглось. Однообразная мечта о побеге ему надоела, и он уже не знал, чем себя занять. Любовные стихи не шли на ум. Он стал всматриваться в речные валуны, из которых были сложены стены, на пол, усеянный соломой. В одном месте он увидел вдавленную меж плитами пола свинцовую пулю. Он достал её и, очистив от земли, царапнул по каменной степе, как это делал в детстве. Пуля оставила след — чёрную черту, и вдруг Бесики осенила мысль исписать стихами отполированные рекой валуны. Правда, таких удобных для письма камней в стене было немного, но всё же достаточно, чтобы на них нацарапать целую поэму. Бесики отколупнул от стены два небольших камня и начал катать между ними пулю, делая из неё некое подобие карандаша. Вскоре он уже держал в руке небольшую свинцовую палочку и разглядывал стенную кладку, решая, с какого бы камня начать.

Но о чём же можно писать пулей на камне?

Бесики вспомнил Ацкурскую крепость, у которой были такой же кладки стены и в которую так тщетно палили русские пушки. Промелькнули перед глазами — атака хевсуров, смятение грузин и гнев сардара Давида Орбелиани, когда он останавливал дрогнувших сородичей.

Вспомнил всё это Бесики и, подойдя к стеке, некоторое время водил ладонью по гладкому камню, как бы снимая пыль и разглаживая его, затем начал тщательно выводить на нём строку за строкой.

Камень был исписан. Бесики взялся за другой. Он писал не останавливаясь:

Камни постепенно запестрели стихами. Местами свинец почти не оставлял следа на камне.

Бесики описывал неожиданный отход войск Тотлебена, совершенный по вероломному приказу командующего, и радость в стане врага.

Воспоминания набегали наподобие морских воли. Они захлёстывали молодого поэта, исписывающего грубые булыжники крепостной камеры. Вот перед глазами Бесики встал могущественный образ Давида Орбелиани:

Так писал Бесики, вспоминая Аспиндзскую битву, и в первый раз, даже не заметив того, написал длинную поэму, восхваляющую Давида Орбелиани.