Акакий Белиашвили - Бесики

— Что вы, генерал! Это была моя обязанность как солдата. Едва я узнал об этой гнусной затее, как сейчас же поспешил к вам.

— И Чоглокова арестую вместе с ними, несмотря на то, что он имеет при дворе сильных покровителей.

— Чоглоков уверяет, что он третье лицо в империи после императрицы и престолонаследника, — улыбаясь, сказал Львов, — Неужели этому можно поверить, ваше превосходительство?

— Это, конечно, абсурд, но при дворе ему покровительствуют несколько влиятельных лиц.

— Быть может, лучше не арестовывать пока Чоглокова, ваше превосходительство? Если у него на самом деле…

— Это ничего не значит, — прервал Тотлебен. — Я не боюсь его покровителей. Хотя, впрочем, посмотрим… Раз главари будут у меня в руках, он неопасен.

На дворе послышался какой-то шум. Потом в палатку вбежал Рейнегс, тяжело дыша.

— Что случилось? — спросил встревоженный Тотлебен.

— Ваше превосходительство, лошадь Салавата без седока прискакала в лагерь, — еле выговорил Рейнегс и беспомощно опустился на постель.

— Как без седока? А где же всадник?

— Лошадь не умеет говорить, ваше превосходительство.

В грузинском лагере распространился слух, что между царём и генералом Тотлебеном возник разлад.

Войско собралось к пасхальной заутрене. Служба шла в большой палатке из белых полотнищ, которая освещалась множеством свечей и в темноте казалась огромным фонарём. Внутри палатки находился только Ираклий с приближёнными, сардары же и воины стояли снаружи у откинутого полога и оттуда слушали богослужение. Заутреня давно уже шла, когда в последних рядах началась тревога.

Мандатур царя, пробившись через толпу, прошёл в передние ряды и что-то шепнул Давиду. Тот с удивлением взглянул на мандатура, затем вызвал из палатки царевича Левана, и все трое направились к крепости.

— Он ранен? — спросил Леван мандатура.

— Нет, было вывихнуто плечо, но потом само вправилось. Наш лекарь Турманидзе говорит, что боль пройдёт дня через два.

— А преступник?

— Тоже там. Не похож он на русского, азиат, должно быть.

Они миновали подъём и вошли в крепостную башню.

Посреди башни горел огонь. Бесики сидел у очага на низенькой скамье. Его левую руку поддерживал на весу свёрнутый шёлковый платок.

— Расскажи, расскажи, как всё произошло? — с нетерпением обратился к нему Давид.

— Возвращался из Сурами. Ехал рысью. Потом, задумавшись, пустил коня шагом. Вот мысли, должно быть, и помешали мне услышать, как подкрадывается ко мне этот разбойник.

— Какой разбойник? — недоумевая, спросил Леван.

— А вот он там, в углу, — кивнул головой Бесики.

Леван и Давид только теперь заметили связанного калмыка, который, прижавшись к стене, сверкающими, как у волка, глазами глядел на беседующих.

— Вдруг я почувствовал, что петля стиснула мне плечи и сорвала меня с седла, словно я весил не больше воробья. Хорошо ещё, что на землю упал плечом. Я потерял сознание и пришёл в себя, лишь когда меня поволокли по земле. Петля стянула тело выше локтей. Попробовал встать, но этот нехристь потянул верёвку, и я вновь грохнулся на землю. Он соскочил с коня и кинулся ко мне. Я сообразил: ведь ниже локтей руки у меня свободны, выхватил кинжал и перерезал верёвку. А когда этот разбойник подскочил ко мне, то напоролся на кинжал. Этого он не ожидал и растерялся. Попытался было убежать, но я ударил его кинжалом плашмя, он струсил и упал на колени. Я приказал ему встать и погнал перед собой, наведя на пего пистолет. Но в дороге плечо моё так разболелось, что я чуть не упал в обморок. Наконец мы подошли к реке. Наши воины купали лошадей, они и помогли мне, а то я не добрёл бы сюда.

— Повезло тебе, Бесики, ловко ты спасся! — сказал Давид и обратился по-русски к калмыку: — Говоришь по-русски?

— Говорю мала-мала, — ответил Салават.

— Почему напал на него?

— Генерал велел задержать, я не смел ослушаться.

— Сам генерал?

— Да.

— Больше он ничего не приказал?

— Ничего. Сказал задержи, а если не сдастся… — Салават запнулся и замолчал.

— Понятно и без слов, — сказал Давид.

— Что же делать с пленником? — спросил Бесики.

— Надо доложить о нём царю! Пусть царь решит его участь, — закончил Давид и приказал страже охранять Салавата.

Потом все трое пошли дослушать заутреню.

Бесики не сказал друзьям, у кого он был в Сурами, боясь упомянуть имя Рейнегса. Он сообщил лишь, что ездил в Сурами, чтобы расспросить офицеров, не знает ли кто из них о содержании письма, посланного к паше.

— Да вы скажите, в конце концов, враг ли нам этот человек или друг? — воскликнул Леван. — Свой лагерь он окружил часовыми и издал приказ никого в лагерь не впускать и не выпускать оттуда. Словно он находится во вражеской стране. Я спрашивал и Моуравова, и что же тот сказал? Генерал, мол, человек с тяжёлым характером, это, мол, приходится терпеть. Но я думаю, что поведение Тотлебена объясняется и другими причинами…

— Я с тобой согласен, — промолвил Давид. — Мне кажется, что, если его вовремя не арестуют офицеры, его неприязнь к нам может перейти в открытую вражду.

Когда они пришли в лагерь, заутреня уже кончилась. Все радостно христосовались. Отовсюду слышалось пение псалмов. Лагерь был освещён пылающими кострами. Расположившиеся у огня воины угощались, запивая жареную баранину вином.

Леван с Давидом направились к царскому шатру. Леван предложил и Бесики пойти с ними, но тот не хотел являться к царю без приглашения и решил отправиться в свою палатку — отоспаться.

В большом приёмном зале дворца ахалцихского паши поспешно собирались вельможи.

Для Сафар-паши день выдался беспокойным. На рассвете его разбудил слуга и прямо в спальню ввёл к нему уставшего и запылённого гонца, который протянул ему письмо Тотлебена и рассказал о своих приключениях.

Прочитав письмо, Сафар-паша велел позвать управителя. Он приказал ему разослать слуг с приглашением вельможам явиться во дворец. Все они в ожидании открытия военных действий находились в Ахалцихе. Бегларбек Артаани — Эмин; присланный из Стамбула лезгин — Супфав-хан и Малачини гостили у Сафар-паши и явились раньше других. Они уселись на полу зала, на маленьких квадратных ковриках.

Вскоре к ним присоединились таскарийский бек Мусалим-Рача, молодой, но уже склонный к полноге мужчина; шавшетский Киским-бек, шелковистая крашеная борода которого закрывала ему грудь, и артаанский бек Калым.

Сафар-паша долго не появлялся. Ему было над чем подумать. Положение его было трудное. Конечно, разгром Ираклия-хана и покорение Грузии прославят его на весь мир. Он станет первым визирем султана. В Стамбуле подарят ему мраморный дворец. Он приберёт к рукам Имеретию, Абхазию и, наконец, Мингрелию, а потом может стать и султаном.