Акакий Белиашвили - Бесики

Бесики ничего не ответил. Он подождал ухода женщины. Потом сел на низенькую табуретку и обратился к Рейнегсу:

— Ты в самом деле болел?

Рейнегсу не понравился тон Бесики, и он нахмурился, почувствовав, что вопрос задан неспроста.

— Конечно, болел, да ещё как!

— По тебе это незаметно, — цвет лица отличный и…

Бесики показал глазами на дверь, только что закрывшуюся за ушедшей женщиной.

— Э, цвет лица — пустое! Патер Доминик дал мне такое лекарство, от которого на другой же день болезнь прекратилась. Вот уже два дня как я пью вино и ем курятину.

— Знаешь, что я тебе скажу? — Бесики встал, огляделся и быстро защёлкнул дверную задвижку. — Если патер Доминик даёт лекарство вроде того, какое я только что видел, то для меня ясна и твоя болезнь. Коротко говоря, ты должен немедленно сказать мне, что вы с Тотлебеном писали ахалцихскому паше? Знай, что у меня нет досуга долго говорить с тобой. Здесь же устрою тебе отпевание, если не выложишь всей правды.

Рейнегс стал шарить рукой под подушкой, нащупывая пистолет, но никак не мог до него добраться.

— Вот уж напрасные подозрения, — попытался Рейнегс беззаботным тоном разуверить Бесики. — О чём мог писать Тотлебен ахалиихскому паше? Конечно, о капитуляции. Не мог же он писать ему о том, что интересуется здоровьем его тётушки.

— Значит, он предлагал ему сдаться?

— Да.

— Ты знаешь Джалила? — спросил Бесики.

— Какого Джалила?

— Афганца — палача царя Ираклия. Хочешь, чтоб я привёл его для твоего лечения?

Рейнегс растерялся было, но, сделав усилие и глубже запустив руку под подушку, нащупал пистолет и сразу успокоился.

— Гм, Джалила, — фыркнул Рейнегс. — У меня есть такое волшебное средство, против которого и Джалил бессилен.

От Бесики не укрылось движение Рейнегса, он хотел кинуться на него и вырвать оружие, но тотчас же отверг эту мысль. Рейнегс всё равно не посмеет применить оружие против царского мдивани.

— Значит, не хочешь рассказать, о чём вы писали ахалцихскому паше?

— Ты мне надоел со своим допросом! — уже раздражённо воскликнул Рейнегс.

— Как я вижу, тебе надоело жить.

— Жизнь не мне, а тебе надоела. Я советую тебе убираться отсюда, если не хочешь попасть в руки Джалила. Я больше знаю о тебе, чем ты думаешь. Берегись, доложу царю, что ты любовник его сестры, и тогда посмотрим, как ты запоёшь.

— Что, что ты сказал? — воскликнул побледневший Бесики.

— Я вижу, тебе это не понравилось? Мне тоже стал поперёк горла твой допрос. Теперь мы квиты.

Бесики готов был броситься на Рейнегса и придушить его, как собаку. Сердце его так быстро забилось, что задержалось дыхание. По всему его телу пробежала дрожь негодования. Но, сделав усилие, он потёр виски и пришёл в себя.

Рейнегс смотрел на него с насмешливой улыбкой и играл пистолетом, держа палец на собачке.

— Давай договоримся, — сказал наконец мнимый больной и сел в постели. — Не будем ссориться. Ты ещё молод и не смыслишь ничего в жизни. За добро не жди добра. Как ни старайся, мой дорогой, но в конце концов ты или сгинешь в темнице, или над тобой учинят что-либо похуже… Вспомни, кстати, и судьбу своего отца. Разве ты не знаешь характера Ираклия? Хоть тысячу раз подвергай себя опасности ради него, но, если ему понадобится, — не пощадит и прикажет истязать тебя клещами.

Бесики бессмысленно глядел на Рейнегса и думал совершенно о другом. Он вспомнил Анну, вспомнил об её письме, которое хранил у себя на груди, в кармане архалука.

— Ну, что скажешь? — спросил Рейнегс. — Принимаешь моё предложение?

Бесики не слышал, что говорил ему Рейнегс, но одно было ему ясно — он потерпел поражение. Хотя он угадал, о чём писал Тотлебен ахалцихскому паше, но теперь всё это теряло смысл. Рейнегс крепко замкнул его уста.

Бесики остановился у двери. Некоторое время он стоял в задумчивости, затем повернулся и сказал Рейнегсу:

— Знай, что я не боюсь ни смерти, ни пыток. Я не возлюбленный сестры царя, как ты посмел сказать, но злой язык может осквернить и богородицу. Предупреждаю, если ты ещё раз посмеешь говорить о ней непристойно, то, даже если я буду в могиле, встану и вырву твоё пакостное сердце.

— Значит, договорились. Знаешь пословицу: слово — серебро, а молчание — золото. — И Рейнегс стал одеваться. — Лучше ты играй на сазе и сочиняй стихи. Разве кот в силах разнять схватившихся льва и тигра? Ты ещё молод, зачем рисковать головой? Хорошо, что всё сегодня обошлось мирно, могло быть хуже.

Одеваясь, Рейнегс не заметил, как Бесики исчез, и только когда со двора донёсся топот копыт, он понял, что юноша ускакал.

Поведение Бесики показалось Рейнегсу подозрительным. Юноша мог с кем-нибудь поделиться своими предположениями о содержании письма, посланного к ахалцихскому паше, мог и рассказать обо всём, что произошло между ними сегодня. Тогда конец: Ираклий какой угодно ценой добьётся его выдачи, и тогда ему не миновать неописуемых истязаний и мучительной смерти.

Встревоженный Рейнегс побежал к Тотлебену и рассказал ему обо всём.

— Ничего, это маленькое пятно мы сейчас сотрём, — сказал Тотлебен и приказал адъютанту привести арканщика — калмыка Салавата.

Он приказал ему догнать Бесики, заарканить его и убить. В награду обещал десять золотых.

— Сумеешь его захватить? — спросил Тотлебен.

Салават только улыбнулся. Взяв под мышку седло и аркан, вышел в поле, где паслись кони. Салават свистнул. Сейчас же от табуна отделилась лошадь и с ржанием подбежала к хозяину.

Салават оседлал её и взнуздал. Повесив свёрнутый аркан на луку седла, он лёгким движением вскочил на коня. Лошадь с места пошла карьером и вскоре скрылась из глаз.

Рейнегс с облегчением вздохнул: Салават был мастером своего дела.

Когда Чоглоков попрощался с Бесики и вернулся в лагерь, он спросил, где Ременников. Ему хотелось рассказать о своей беседе с Ираклием.

Денщик сообщил Чоглокову, что его благородие вместе с другими офицерами куда-то ушёл, но куда именно, он не знает. Тогда Чоглоков послал Назарова их разыскать, а сам направился к палатке Львова, где мерцал огонёк.

Капитан сидел за маленьким столом и что-то писал. Кивком головы он приветствовал Чоглокова и продолжал писать.

— Где вы были? — спросил он Чоглокова.

— У Ираклия. Почему ты не пошёл с нами?

— У Ираклия? — капитан прервал писание и пытливо взглянул на Чоглокова. — Несмотря на запрещение, вы всё же пошли к царю? А что скажет граф?

— Дался тебе этот граф!

Чоглоков был в хорошем настроении. После разговорa с Ираклием он воображал себя владыкой мира. Ираклий сказал ему много лестного и пригласил на пасхальный обед. Чоглокову не терпелось перед кем-нибудь похвастаться и поделиться своими впечатлениями. Ременникова он не застал, и так как считал Львова своим задушевным другом, то решил всё выложить ему.