Энтони О'Нил - Шехерезада

асым удалился в уборную, но не по естественной нужде, а по необходимости оценить обстановку и заново приготовиться. Кое-что намечается.

Он подробно описал последнее несчастье — полуночное столкновение с маяком Шатт-аль-Араб, — излив, как обычно, негодование на судьбу, на никчемную необученную и неопытную команду. Даже судно осмелился обругать вместе с наполовину съеденными реями, третьесортными швами и склонностью к течи. Судно выбрано плохое, не подходящее для подобной задачи, рейс был обречен с самого начала.

Аль-Аттар попросту посмеялся, словно не слышал или не обращал внимания на упреки.

— Сколько раз я их предупреждал? — спросил он, сияя улыбкой. — Огонь одних мошек притягивает. Что скажешь, Касым? Маяк есть маяк?

Его неожиданное легкомыслие совсем сбило Касыма с толку. Не то чтоб оно было редким, просто, непонятным Аль-Аттар посмеивался над многим, только не над потерянными деньгами. А теперь почему-то так радуется, что Касым на мгновение задумался, нельзя ли на этой волне добиться изначальных целей, поставленных в Басре. Но сдержался, ибо следует в первую очередь заручиться благосклонностью аль-Аттара, а не тех, кто находится за пределами слышимости. Вдобавок, встретившись с купцом наедине, он стал совсем другим человеком. Старым другом. Звеном, связывающим с прошлым.

Аль-Аттар весь скособочился от артрита, невоздержанности и особенно от своего положения. Пригвожденный к месту старостью и бурной деятельностью, он упорно цеплялся за единственный стоящий период своей жизни, когда прокладывал путь по звездам, чистил ногти акульим зубом, пил кокосовое молоко в Сарандибе, был обласкан женщинами из Андараби, спал голым в разгар лета на кипах льна и хлопка, подстригал бороду над зеркальной водной гладью моря Кимар, провозил контрабандой запрещенные товары из Ханфы прямо под носом у китайского инспектора морской торговли.

Он беззастенчиво романтизировал то время, в котором Касым, настроенный более критично, насчитывал целую кучу недостатков: бесконечные проволочки на таможне, ненадлежащие упаковка и хранение товара, надоевшее питание жареной рыбой и вяленым мясом, не говоря уже об очень долгих рейсах — чтобы обогнуть Китай, требуются два года человеческой жизни, отмеченные штормами, голодом, жаждой женщин, пиратскими атаками. И все-таки, когда речь заходила о море, Касым не мог спорить. Часами был способен выслушивать чужие воспоминания. С такой жаждой при каждой встрече слушал аль-Аттара не только в целях выгоды, а просто потому, что ему приятно.

Он еще не успевал усесться в гостиной, как старик начинал:

— Помнишь случай в Забае, когда я уселся задницей на ствол… а он шевельнулся? Это была змея! И все кинулись бежать на судно, а…

— …а на борту разгуливал тигр, — индифферентно подхватывал Касым, вначале еще пробуя сопротивляться. Фактически никто не был точно уверен, будто на борт забрался тигр, просто что-то на палубе у кормы промелькнуло в прыжке, может, свинья, тень птицы… И хотя они действительно приняли по ошибке корень за змею, аль-Аттар фактически никогда не садился на дерево. Но в воображении обоих мужчин миф превратился в реальность.

Затем аль-Аттар более сдержанным тоном вспоминал колдовских женщин с Санфа, голых красавиц с Никобарских островов, их равнодушное пренебрежение детьми низкой касты, произведенными ими на свет. Он настойчиво предлагал Касыму излагать новые эротические детали, от которых у старика бешено билось сердце и ему снились зажигательные сны.

— В Кулам-Мулае про тебя до сих пор спрашивают, — соврал Касым.

— Правда? — сверкнул глазами аль-Аттар.

— Тебя там носорогом прозвали.

Торговец насмешливо фыркнул:

— Знаешь, что тамошний царь приказал написать мой портрет?

— Только без носорожьего рога.

Репутация аль-Аттара покоилась лишь на его богатстве и связях. Он презрительно держался в мечети, где обдумывал способы уклонения от налогов; никогда не соблюдал традиций, постоянно трактовал юридические законы по собственному разумению. Начинал он карьеру как работорговец, специализируясь на греческих, турецких, славянских прислужницах, которых лично приукрашивал, пудрил, мыл, опрыскивал духами и выставлял на рынок, приговаривая: «Не все круглое — яблочко, не вся сладость в ореховом ядрышке!» При воцарении Гаруна аль-Рашида одним скачком повысил свое положение в обществе, став торговцем духами и обзаведясь собственным судном — громадиной длиной в тридцать локтей, грузоподъемностью в двадцать тонн, — добывая на малабарском побережье экзотические мази и притирания, а вскоре случайно наткнулся на остров Забадж, райское святилище, где камфорные деревья источали смолу, как кормящая мать, молоком, вырастая до таких размеров, что в их тени может укрыться сотая человек. Пренебрегая опасностями — враждебно настроенными аборигенами, дикими кошками, ядовитыми рептилиями, — он все-таки нашел парфюмерную «золотую» жилу. Воспользовавшись мудрым советом Джафара аль-Бармаки — своего клиента в пору работорговли, покупавшего самых прелестных девушек, — аль-Аттар быстро пропитал камфарой весь Багдад. Возникла настоящая мания. Люди добавляли камфару в напитки, в свечи, умащали одежду, бороды, рты, фонтаны и трупы. Камфарой лечили головную боль, лихорадку, воспаление легких, заложенный нос. Старики приписывали свой моложавый вид ее предохранительным свойствам, молодые женщины смазывали камфарой задний проход, чтобы газы приятно пахли, слепцы протирали ею глаза, чтоб вернуть зрение… говорили даже, что камфарой пропитан зеленый шелковый кисвах на священной Каабе [29] Кааба — древнее святилище в Мекке в виде черного кубического камня, по преданию, принесенного с неба. .

Купец свернул торговлю как раз перед резким падением цен из-за перенасыщения рынка и сокращения спроса на камфару, которая стала доступной всем слоям населения. Впрочем, совсем от дела он не мог отказаться, пристрастившись, словно наркоман, к своему увлекательному, рискованному и хитрому занятию, обладая способностью отыскивать и максимально использовать новые рынки сбыта. Он затевал сотни новаторских предприятий, главным образом по переработке отходов, трудясь целыми днями; почти ничто не ускользало от его острого взгляда. Но ему очень скоро наскучил городской этикет с шумными банкетами, вездесущей бюрократией, досужими чиновниками. Обосновавшись на хорошо снабженной водой улице Кварири, обзаведясь женой, дочерьми, аль-Аттар чувствовал себя неуютно в вероломном женском окружении. Купил новое торговое судно, нанял команду, назначив капитаном молодого Басри, которого знал со времен торговли камфарой, чем-то похожего на него самого, проходимца, маленького, но скандального, упрямого, сообразительного и безжалостного, никогда не извиняющегося за вульгарность и грубость. Именно он сидел сейчас у торговца в уборной.