Энтони О'Нил - Шехерезада

Бессмыслица. Неподобающий бред. Это недопустимо.

И тут он сразу справился с главной проблемой. В решительном порыве разогнал сомнения, желания, иллюзии. С другим столь же сильным усилием вспомнил о своем величии… о своей смертности. В результате Шехерезада вмиг превратилась из раздражительного объекта желания почти в родственницу — любимую племянницу.

Вновь обретя уверенность в себе, халиф с живостью продемонстрировал гостям замечательную клепсидру — сестру подаренных Шарлеманю затейливых золотых водяных часов, которые отбивают время, выбрасывая в стеклянные цилиндры точно отмеренные по весу шарики и заставляя миниатюрные серебряные кораблики описывать в воде восьмерку. Царь Шахрияр преподнес дары со своей стороны: пучки алоэ, хрусталь, рог носорога, кошек-цивет, рубины величиной с птичье яйцо, сабли кедах, башмаки камбаят. Шехерезада же подарила истинный предел мечтаний: шахматную доску со знаками зодиака из красной кожи, с фигурами из горного хрусталя — слонами, оруженосцами с мечами, лучниками, лютнистами, фаллическими зубчатыми башнями. Гарун задохнулся в восторге, питая к шахматам не меньшую слабость, чем к женщинам.

— Угодил мой подарок повелителю правоверных? — спросила она, дугой выгнув брови.

Ему удалось твердо выдержать ее взгляд с добродушной улыбкой.

— Разве могло быть иначе? Хотя фигур мы, конечно, не одобряем.

— Даже башни?

— Воинов. Это кумиры.

— Мало кого из воинов можно назвать кумирами, — резко возразила она.

— Мало кто из добрых воинов желал бы ими называться, — добавил халиф, полностью сознавая, что опять превратился в повелителя правоверных, преисполненного самоуверенности. Кажется, Шехерезада заметила перемену и улыбнулась, то ли восхищаясь, то ли снова флиртуя.

В любом случае, она не из тех женщин, которыми овладевают, а он из тех любовников, которые могут лишь брать. При всем своем разнообразии бесчисленные женщины — умные и безмозглые, нежные и грубые, беспечные и осторожные, — в конечном счете с почтительным уважением подчиняются ему. Жизнь слишком коротка, мир слишком сложен.

Прервавшись на дневную молитву, халиф посовещался с дворецким насчет приготовлений к вечернему пиршеству. Распорядился пригласить охранника пантеры, переписать подарки и сдать на хранение, осведомился у проходившего мимо начальника шурты о судьбе неверного монаха.

— Он сумасшедший, о повелитель. Мы его отправили в тюрьму Матбак.

— В Матбак?

— Другие переполнены. Во время Ид-аль-Фитра складывается нестандартная обстановка.

— Я имею в виду… неужели действительно надо было сажать его в тюрьму?

За долгие годы аль-Синди ибн-Шаак привык к капризам халифа, научившись менять тон с поразительной легкостью и поспешностью.

— От всей души прошу прощения, о повелитель. Солдатам было приказано следить за порядком во время торжеств. К сожалению, не оставалось выбора, кроме временной изоляции. Впрочем, похоже, монах безобидный. Завтра выпустим.

— Очень хорошо. И еще одно, Синди…

— Слушаю, о повелитель.

— Он там что-то кричал…

Ибн-Шаак кивнул.

— Что-то невнятное, о повелитель, разобрать невозможно.

— Вообще никто ничего не понял?

— Кажется, про какую-то кровавую тучу.

— Про кровавую тучу?..

— И насчет опасности. Мы, конечно, его расспросили, но дальше он говорить отказался.

Солгав, начальник шурты понял по омрачившемуся лицу халифа, что изложенные им сведения неожиданно приняты с полной серьезностью.

— Значит, это пророчество?

— Вероятно.

— Он размахивал какой-то бумагой?

— Наверно, пророчество на ней записано, — предположил ибн-Шаак, надеясь, что не ошибается.

— Вы ее не отобрали?

— Монах ее спрятал, о повелитель. Не пожелал расстаться даже под угрозой смерти.

— Вот как… — Гарун глубоко задумался.

Кровавая туча… Случайное совпадение, или пророчество связано с жуткой рукой, которая призывно машет в красных песчаных тучах? Неужели опасность близка, неизбежна?.. К христианским предсказаниям Гарун относился с неохотным мрачным уважением, разделяя всеобщее подозрение, что у несториан имеются тайные книги с описанием будущего. Может быть, смерть придет к нему раньше, чем кажется? Или произойдет нечто совсем непредвиденное?

— Выпустите его утром и сразу доставьте ко мне, — велел халиф. — Хочу с ним побеседовать.

— Слушаюсь, о повелитель, — раскланялся ибн-Шаак и ушел, не догадываясь, что в связи с развитием событий утром будет уже слишком поздно.

Не так важен проделанный долгий путь — больше тысячи миль, — и то, что вскоре он очутился в тюремной камере. Сделал почти все возможное. Наилучшим образом. В тюрьмах ему приходилось и раньше сидеть. Несмотря на известную терпимость арабов, первое путешествие к Святой земле закончилось в связи с его непривычной и подозрительной внешностью почти в такой же подземной темнице. Точнее сказать, в такой же зловонной, однако не менее комфортабельной, чем келья аббатства в Катанье, и значительно больше по площади. Теодред не особо заботился о комфорте, молитвами спасаясь от сырости. Утешался воспоминаниями о великой Кумской сивилле в негостеприимной пещере в Фебских горах. На него по-прежнему возложена священная миссия. Предупредить беду пока, правда, не удалось, он не смог внятно высказаться, на что, собственно, и не надеялся. С самого начала думал, что лучше вмешаться после похищения — если сказительницу не похитят, предсказание станет сомнительным, вообще утратив смысл предсказания. Абсолютно логично. И, сидя на цепи в тюремной камере, откуда не видно возможности выбраться, он утешался великой мудростью, усвоенной у арабов: будет то, на что будет воля Аллаха.

Лишение свободы выгодно в том смысле, что его всерьез не воспримут, а невыгодно потому, что лишает возможности убедить скептиков. К несчастью, чем больше он возбуждается, произнося пророчество сивиллы, тем хуже его понимают. При этом страдает не только его собственный авторитет, но и доверие к великой пророчице, которую он представляет. Несправедливо, но такова воля Аллаха. Почему — станет ясно со временем.

Любовно поглаживая пергамент, Теодред вспоминал следующие четверостишия, гадая о событиях за тюремными стенами, о возможных способах похищения сказительницы и о том, как спасители — семеро самоотверженных героев, упомянутых в четвертом четверостишии, — будут призваны и исполнят свой долг. Предназначена ли ему тут какая-то роль? Если на то будет воля Аллаха. Останется ли он в живых? Если на то будет воля Аллаха. Если придется, узнает ли он семерых избранных? Тут по крайней мере почти нет сомнений. Кроме портретных описаний в пророчестве, герои явственно отмечены благородством.