Леонид Печенкин - Павкин алмаз [повесть]

Старательно пообдув и туго-натуго пообжав узелок от воды, он аккуратно ссыпал с тряпицы шлих с золотом в протянутую стражником кружку. Тяжело звякнув, туда же упала и брошенная Саввой Селиверстовичем железная бирка с фамилией артельного Павки.

Подошел Горбунов, кивнул головой.

— Богато ли?

— Золотников пять.

— Худо… А ты чем меня сегодня порадуешь?

Понял Павка по глазам смотрителя, что молва о его диковинной находке дошла уже и до Горбунова. И так не захотелось Павке отдавать чудо-камушек, что он готов был сказать, что потерял его. Но вокруг уже начали собираться толпой любопытные, ждут, что скажет смотритель.

Стражник с кружкой в руке заковылял к тарантасу. Савва Селиверстович направился к следующему вашгерду. Петр Максимович, улыбаясь, протянул руку.

— Ну-ну, не робей. Показывай, что за чудо-юдо ты изловил.

Павка достал из-за щеки находку, ополоснул ее в желобе и осторожно положил на ладонь Горбунова. Но ожидаемого всеми чуда не произошло. Кристалл лежит на ладони смотрителя серенькой, полупрозрачной ребристой горошинкой, и ни блеска в нем, ни лучей из него, ни сияния…

— Подменил, варнак!!! — выдохнул кто-то в толпе, и люди враз загалдели, еще плотнее сгрудились вокруг Горбунова и Павки.

— Ло-о-вок, окаянный!

— Кого ж ты оммануть-то собрался? Мы все видели у тя другой камешок-то!

— Ничего он не подменял! Зачем в напраслине обвиняете?! — гневно выкрикнула Марфутка и шагнула поближе к побледневшему, растерявшемуся Павке, чтоб прикрыть его собой, если потребуется. — Не оговаривайте его! Честный он! Это то самое и есть!

— И ты, видать, заодно с ним!

— Успели уж сговориться! А люди другое видали!

Петр Максимович не обращает на крики никакого внимания. Попыхивая трубочкой, он достал из кармана увеличительное стекло в железной оправе, внимательно осмотрел Павкину находку и улыбнулся.

— Все правильно, ничего он не подменял. Но вот что удивительно: как смогла природа так обработать хрусталь?! Будто специально кто грани навел да отшлифовал его. Презабавно… Значит, он сиял всеми цветами, когда ты его нашел вот тут, на грохоте в песке?

— Сиял, Петр Максимыч! Вот тут я его и споймал! А потом как рукой закрою его от солнушка — не сият, а как солнушко его осветит — воссият как звезда! — подтвердил Павка, растерянно глядя на смотрителя.

— Верно все. Так оно и должно быть. Хвалю тебя за зоркость и любопытство достойное! Быть тебе камнерезом или огранщиком! Да не горюй, не ты первый в таком деле ошибся… Бывало, и настоящие знатоки попадают впросак…

Горбунов положил назад в карман увеличительное стекло, покатал на ладони Павкину находку.

— Это самый обыкновенный горный хрусталь. Окатало его в песках только как-то по-странному, навроде ромба, и заиграл он при солнце-то… Д-да-а… Странно…

К ним протиснулся Пантелей, похлопал весело по плечу Павку, подмигнул собравшимся.

— Ну чо, Павлуха, оплошка вышла? Не горюй, радоваться должон, што Петро-то Максимыч сумлеваться не стал, а понял, что обахмурился ты… Кабы на его месте кто другой оказался, не разобрался бы толком-то, да вон энтим поверил — знашь, што бы ждало тебя?

Павка с испугом взглянул на Пантелея, потом на Горбунова. Смотритель попыхивает табачным дымом и молчит. Только в его глазах таится усмешечка.

— Вначале бы тебя спытали плетьми, а потом бы и до каленого железа дело дошло. Петро-то Максимович все правильно углядел, да и я днем-тось тоже подумал, што хрусталь энто, без всяких сумлений. — Пантелей нагнулся к ладони Горбунова, тронул ногтем хрусталик. — Безо всяких сумлений — она это! И размером, и цветом, и така же округла! Я ведь разглядывал ее и под солнушком, и в тени. Точно, Петро Максимович, утверждаю, хоть под присягу веди!

— Да я и не сомневаюсь, — улыбнулся Горбунов добродушно и снисходительно. — А ты откуда в хрустале разбираешься?

— Я-то? Бывалось, имел и с ыми дело… — неопределенно ответил Пантелей и вдруг пригрозил пальцем кому-то в толпе. — Эх вы, сиволапы! Рады-радехоньки парнишку к дыбе подвести! Ишь как раскаркалися: «Варнак!», «Подменил!» И нечо вам тут людей на грех наводить — отработалися и катитесь отселева!

Пантелей решительно раздвинул могучими плечами стоявших у него на пути, первым направился к поселку.

Толпа начала растворяться. Вскоре у вашгерда остались только Горбунов, Павка и Марфутка.

Петр Максимович покатал на ладони Павкину находку и, заметив в глазах Павки тревогу, испуг, что кристаллик может упасть на землю, затеряться, улыбнулся и протянул руку.

— Хочешь сберечь? Тогда на, забери… Дед-то твой жив-здоров? Совсем уж, поди, утлым стал? Бывальщины-то свои все еще людям сказывает?

Павка от радости дар речи потерял. Осторожно взяв с ладони смотрителя свою находку, сунул ее за щеку и только после этого ответил:

— Жив он и здоров.

— Тогда передай ему, что управлюсь вот и к вам наведаюсь. Давненько не виделись мы с ним. А рассказывать он бо-оль-шущий мастак!.. Однако показывай мне другие камни, что за день собрал.

Балаган Павки построен почти в середине поселка. Когда Павка вернулся с прииска, в логу и по округе уже теснились, густея, сумерки. Воздух наполнился мошкой и комарьем.

Дед сидит у костра и варит в чугуне по́лбу [11] По́лба — каша из особого вида пшеницы. . От соседнего балагана аппетитно тянет горошницей. Только теперь Павка почувствовал, как ему хочется есть. Увидев внука, дед пододвинулся, уступая Павке место.

— Отробился? Ухлестался, небось? Худой ныне намыв? Гроза-то набедокурила вам? Свире-епая была! — Дед подгреб хворостиной к чугунку угольков, подбросил в костер пару полешков. — А я тут, внучек, днем-тось, елки зелены, чуть было не помер…

— Отчего это, дедко? — насторожился Павка в недоумении. Дед никогда раньше не жаловался ему на плохое здоровье.

— Да, поди, от грозы. С утра ишшо неладно мне стало, а потом, перед грозой-то, и взяло меня в оборот, закрючило. Поясницу, слышь, перехватило, сдавило в эвот энтом месте в грудях и как шрапнелиной прострелило наскрозь. Я и рассолу капустного, я и бессмертник-траву отварил — ан ни в каку. Все, елки зелены, думаю, шабаш пришел. Отходил по земле! Попа в саму пору позвать, а его, как назло, унесло сенокосить. Неужто, думаю, этак вот, без причастия и отпущения грехов? Ладноть, думаю, коли так, не по своей воле без исповеди помру. Не впервой нам, солдатам, тако…

Павке сделалось жутко. Он только на миг представил себе дедушку лежащим в балагане со сложенными на груди руками… Да как же они остались бы без него? Хоть и старый он, весь израненный, но веселый и добрый, гордость семьи.