Леонид Печенкин - Павкин алмаз [повесть]

— Сразу и помирать. Тоже мне выдумал! Живи хоть тыщу лет…

Дед погладил сухой ладонью Павку по голове, улыбнулся печально.

Двадцать пять лет прослужил дед неотлучно при самом генерале Павле Александровиче Строганове. Во многих боевых кампаниях участвовал с ним: били француза в 1807 году, потом шведов и турок, а Отечественную всю прошли с самого начала ее и до взятия Парижа, до пленения самого Бонапарта. И чем только дед не изранен был…

— А теперь-то как, не болит ничо? — полюбопытствовал Павка, кося на деда глазом.

— Теперь ничаво-о! Бог спомиловал. Но ты, Пашенька, помни мой наказ: как спомру я, елки зелены, обрядите меня по всем правилам, в мундир и при сабле. Пред всевышним я должон предстать по всем правилам. Тамо ведь меня много друзей-полчан дожидается. Да и перед Павлом Лександровичем мне надо появиться как положено…

Дед шепелявит: у него всего пять зубов. Историю его Павка знает хорошо. Знает и то, что потом по ненадобности, а может, за заслуги великие граф отпустил деда назад в деревню, к семье, а сам уехал лечиться да и умер. А заслуг у деда перед царем, Отечеством и Строгановыми было мно-о-го, иначе бы его генерал изо всех остальных не выделил — повелел он не беспокоить деда податями, работами казенными и притеснениями. Так и живет он при семье на положении вольного, ублажает людей воспоминаниями.

— Петр Максимович о тебе спрашивал.

— Н-но-о?! Не забыл ишшо? Вспомнил старого! Он ведь ране-то, елки зелены, ко мне часто наведывался.

— По потемкам в гости обещал прийти.

— Чо же ты молчишь?! Встретить надобно. Чо у нас с тобой поскуснее есть? — Дед обрадовался сообщению Павки, заторопился. — Капуста квашена, грибы соленые…

Дед и сам знает, что у них с Павкой имеется из съестных припасов, — спросил больше не его, а самого себя.

Полба в чугунке сварилась, вспенилась. Дед подхватил чугунок ухватом с короткой ручкою, отодвинул от огня. Ложку взял деревянную, резки собственной, попробовал, обжигаясь, варево.

— Вот и хорошо, можешь ужинать…

Дед с кряхтением поднялся на ноги, пошел в балаган. Павка вслед за ним. В балагане мрак, и только в дальнем углу, перед почерневшей иконой старого письма, тлеет огонечек лампадки. Утвари не богато: посреди стоит тесовый стол, скамья, а в углу сундук. Подле входа кадушка с питьевой водой, деревянный ковш, а на полке чашки глиняные, горшки, ложки деревянные.

— Ну-кось, милый внук, вздуй лучину.

Знает Павка, что смотритель прииска всегда приносит с собой полуштоф [12] Полуштоф — бутылка емкостью в 600 граммов. вина, а дед любит пропустить пару чарочек, после слушать его можно сутками…

Павка достал сухих лучин, зажег в костре одну и воткнул ее в подставку. Дед при свете лучины извлек из сундука свою гренадерскую [13] Гренадерские части формировались из специально подобранных физически сильных и рослых солдат, обученных метанию ручных гранат, и предназначались для боевых действий в голове штурмующих колонн, на флангах наступающих или обороняющихся войск. форму, встряхнул ее для порядка, и при этом на ней награды звякнули.

Павка положил в глиняную миску из стоявшей в дальнем углу кадушки квашеную капусту, поставил на стол берестяную солонку, полковриги хлеба черного, положил пару луковок. Потом принес от костра чугунок с полбой — вот и стол накрыт.

Смешным дед в форме Павке кажется — будто все не с его плеча: одежда на худых плечах — как на вешалке, сапоги со шпорами велики и просторны, кивер со стоячим султаном — не по голове, да и сабля с темляком длинной кажется. Но боевые награды, красный воротник с погонами придают ему внушительность. А регалии деда — гордость всей семьи, всего прииска: железный черный крест в серебряной окантовочке был пожалован деду самим прусским королем за отличия в битве под Кульмом-крепостью. За Париж дед получил медаль в серебре на голубой ленточке. И еще медаль в память Отечественной войны — на ней око изображено государя ли, может, богово. И еще у деда на груди есть большой красивый гренадерский знак…

И каждый раз Горбунов дивится этим регалиям. Полюбились ему и рассказы бывалого о том, как он вместе с барином воевал, как самолично дважды спас его, самого генерала Павла Строганова! Это сродный брат того Строганова, устроителя завода Бисерского. Оба раза дед на себе графа из боя вынес.

Дед натер тряпицей до блеска сапоги, расчесал усы, потом бороду. Подошел к костру. Павка уселся поближе к огню, разложил рядом на полешко лук, соль, ломоть хлеба, поставил на колени миску с полбой, начал есть.

— Ты уж, Пашенька, не серчай, што седни я по маслята не сходил, ягод не собрал…

Неловко стало Павке от таких оправданий деда. Он знает сам, что дед всегда к ужину успевает набрать в лесу грибов и нажарить их или сварить грибницу. А ягоды разные у них не переводятся. Дед иной раз даже расстарается у соседей молока или простокваши…

— Обойдемся. Ты хоть сам-то ел?

— Ел, ел, дитятко!

Потемки опустились густо уже, все окутали. У балаганов кое-где еще горят или шают семейные костры. В темном небе звезды проясняются. Звенят жалобно комары.

Шаркая по утоптанной земле подошвами сапог и позванивая шпорами, дед принес из балагана Павке еще ломоть хлеба.

— Вот тебе, работничек, ишшо добавочка. Ох ты ж, боже наш, как разнесчастливо, елки зелены, на этом свете людям живется! И у нас мука кончатся…

— На утро оставь! — решительно отстранил Павка дедову руку с хлебом. — Ты лучше вот на чо взгляни!

Павка разжал ладонь, и дед вздрогнул, увидев на ней лучезарно вспыхнувшее сияние. А Павка чуть наклонит ладонь, и камушек начинает выпускать пучки одних цветов, наклонит в другую сторону — новое разноцветье.

— Это чо тако? Где ты взял?

— Там, в песке нашел! — кивнул Павка самодовольно в сторону прииска. — Это есть хрусталь. И всего-то с горошину, а гляди — как звезда сият!

Дед тронул камушек кончиком пальца, щелкнул языком:

— У его светлости, графа Павла Лександрыча, эко же диво было в перстень вставлено. Он им дорожил. Говорил не раз — штука редкая!

А Павка любуется игрой находки, то поднося ее к костру, то наводя на нее другой рукою тень.

Дед опять сходил в балаган, вернулся с набитой табаком трубкой. Сев подле Павки на чурбан, раскурил ее и с неодобрением стал наблюдать, как внук камушком забавляется.

— И дитя ж ты неразумное. Ну зачем тебе энти камушки? Не о них тебе думать надобно, а как жизнь прожить…

— Интересно ведь! Петр Максимыч вон…

— Ты себя с ним, елки зелены, и равнять не смей! Ишь куда хватил! Интерес твой должон быть к земле: она наша мать и кормилица! Ты про Мишку Кота, небось, уж слыхал? Вот таким же был сызмальства, да будет царствие ему небесное! — Дед тяжко вздохнул, перекрестился. — Думали, сгинул, а седни, глянь — объявился. Знавал я его… Вот таки дела…