Леонид Печенкин - Павкин алмаз [повесть]

Сквозь сплошную завесу дождя Павка увидел подъехавшую к соседнему балагану телегу с накрытым рогожей человеческим телом. Увидев, как промокшие стражники торопливо шмыгнули в тот балаган, оставив под дождем лошадь, телегу и на ней труп человека.

— Видала? — Павка взглянул через плечо на Марфутку.

— Бог с тобой! Сумасшедший!

— Боишься, что ли? На него не будем глядеть. Послушаем только стражников…

— А о чем их, душегубов, слушать-то? О том, как они порешили этого человека? Не ходи к ним, Павлуша… Боюсь я…

— Кого боишься-то, его вон или их?

— Всего я, Павлуша, боюсь… — Марфутка горячее задышала в его спину, положила на плечо Павки холодные мокрые пальцы. — Страшно, Павлуша! Ой как страшно мне! Не ходи…

— Ладно, ты тут постой, я сбегаю. Скоро вернусь.

Павка решительно выскочил из балагана под дождь и побежал к балагану с подводой. Увидев его, привязанная к сосне лошадь жалобно заржала. Насмелясь, Марфутка тоже выбежала за Павкой.

В этом балагане народу меньше и сухо. К своему удивлению, Павка кроме стражников увидел тут и Петра Максимовича Горбунова. Смотритель прииска сидел у самого выхода за грубо сколоченным из колотых поленьев столом. На его голове кожаный новый картуз. Ворот шелковой кумачовой косоворотки расстегнут. Заметив вбежавших Павку с Марфуткой, Горбунов улыбнулся им.

— Молодцы! Видел, как беспокоились о казенном имуществе. Похвально и пример другим! А кое с кого я потом строго спрошу, ежели в их вашгердах размоет шлихи [7] Шлих — остаток тяжелой массы с содержащимся в ней золотом после отмывки песков из россыпей. и не окажется золота!

На столе перед Горбуновым мокрая котомка, суковатая палка и два небольших узелка из грязных тряпиц.

Пососав с наслаждением короткую трубочку, он не спеша развязал сыромятный ремешок на котомке, выложил на стол туесок, солонку-берестянку и раскисшую под дождем горбушку хлеба. В котомке больше ничего не оказалось.

Горбунов неторопливо придвинул к себе один из лежащих перед ним узелков и начал осторожно его развязывать. Когда он развернул тряпицу, все увидели на ней кучку намытого золота с тускло поблескивающими в ней самородками.

— Ого! Да тут однако ж, фунтов пять чистоганом!

Люди в удивлении сгрудились вокруг стола. Петр Максимович предостерегающе приподнял руку.

— Осади! Что, золота не видали? Обыкновенное, намывное, но не здешнее… Сдается мне, из Сибири…

В углу балагана тяжко вздохнула старуха:

— Ох уж энто золото, будь оно неладно! Сколь народу, скаженное, спровадило на тот свет! От лукавого оно, испытанием великим на землю послано…

— Наговоришь тут, старая, четвергов на неделю! — забасил стоявший подле стола черный, как жук, бородач в разорванной от ворота до пупа мокрой из мешковины рубахе. — Кабы от лукавого было, а не от бога, то бы и нам, грешникам, маненечко перепадало. А то вишь вон как оборачивается…

Мужик многозначительно кивнул на телегу.

— О том же и я, дитятко, ба́ю [8] Ба́ять ( ба́ю ) — говорить (говорю). . Ежели до энтого золоту наша жизнь хоть маленько сносной была, то теперича совсем уж никудышной стала, — тяжко вздохнула старуха. — Изъездили народ, поискожилили. Ро́бят люди на них, ро́бят, а им все мало…

— Ты тут, бабка, однако ж, права. Хозяева-то шибко охочи по денежной части, сколь хошь этого добра подавай, а все одно ему место находят! А ежели наш брат, мужик, сам себе што отпущено богом позволит, то с ним ишь вон как…

Бородач кивнул опять головой в сторону телеги и, встретив строгий взгляд смотрителя прииска, прикусил язык, даже рот прикрыл короткими толстыми пальцами, втянул голову в плечи, словно ожидая удара.

— Ты, Пантелей, эти разговорчики прекрати. Не забывайся…

И тут же, было, с обеих сторон к Пантелею подступили стражники, но Горбунов, задумчиво разгребая по тряпице пальцем золото, приподнял бровь.

— Не трожьте его. А ты в другой раз язык-то не распускай. Он у тебя давно плетей просит!

Завязав в узелок тряпицу с золотом, Горбунов принялся за другую.

А гроза не унимается: то разразится сухим трескучим до резкости громом, будто норовит разнести в щепу лес, балаганы, вселить в людей животный страх перед всевышним, то ударяет придавленно-глухо, раскатисто, с отголосками. И молнии то вспыхивают ослепительно ярко, до рези, после чего в глазах у людей долго еще стоит непроглядная муть, то начинают сверкать оранжево, как бы с затаенной угрозой, и тогда даже стражники спешат оградить себя крестным знамением, норовят заслониться от нее чужими спинами…

И не успел Петр Максимович развязать второй узелок, как опять взвоссияла молния, и из-под его рук, между пальцев, полоснуло яркое разноцветье необычных лучей. Людям показалось, что в стол и по рукам смотрителя ударила необычная молния, и они шарахнулись от него в стороны. Да и сам Горбунов от неожиданности руки отдернул, шатнулся прочь. Но тут же все понял и весело загоготал.

В наступившем полумраке пучки разноцветных лучей, затухая, все еще как бы озаряют сиянием балаган.

Пораженный увиденным, Павка так и подался к столу. Горбунов ухватил его за руку, усадил подле себя.

— Молодец, Павлуха, первым из всех сообразил! Не робей, а лучше гляди вот на них и запоминай, что я скажу, показывать тебе буду. Это что? — Горбунов взял с тряпицы кристалл и вытянул с ним руку. — А? Не видывал?

За балаганом вспыхнула молния — и кристалл в пальцах Горбунова сверкнул, засиял фиолетовым огнем.

— Это аметист! Расчудеснейший самоцвет! Знатный камушек! Больших денег стоит!

Смелея, но осторожно люди и стражники начали придвигаться к столу. Горбунов недовольно повел рукой.

— Вот тут стойте, а проход не загораживать! Камням этим необходим свет!

Он опять повернулся к Павке и покровительственно похлопал его по плечу.

— Подержать, поди, хочется? Ну на, подержи, полюбуйся.

Павка с трепетом принял из пальцев смотрителя холодный и скользкий кристалл величиной с головку воробья и начал рассматривать словно на станке отшлифованные грани, будто специально под углом заточенную рукой отменного гранильщика головку. И никак поверить не может, что сама природа так искусно огранила камень, запустила внутрь его сгусток фиолетового дыма.

С Марфутки страх словно рукой сняло. Она с большим интересом смотрит на вспыхивающий при ярких молниях фиолетовым светом в Павкиных пальцах кристалл. Даже пододвинулась поближе к столу.

— Сдается мне, Паша, что этот аметист уральский, наш, с Мурзинских копей. Давно его роют там. Бывает он не только таким, но и красным, и зелено-синего цвета. А название свое он получил от греческого слова «аметиустос», что в переводе на русский означает быть пьяным…