Игорь Лощилов - Предтеча [Повесть]

Матвей приблизился к мухтасибу и, оглянувшись по сторонам, заговорщически прошипел:

— Подложное.

— О-о! подылошное! Што такое? — отшатнулся мухтасиб.

— Неужто тебе неизвестно, какие вести привез гонец из Москвы? — удивился Матвей.

— Я висе зынаю. — Мухтасибу захотелось похвалиться осведомленностью: — Этот шайтан Латиф перебежал к твоему Ивану!

Расчет оказался верен, и Матвей с радостью продолжил:

— Узнавши об этом, хан сразу же велел разыскать привезшего письмо, ибо понимает, что человек, нашедший прибежище у московского князя, пишет письма по его указке. Но привезшего письмо давно уже нет здесь, и тебе его не найти.

— Зато я нашел ваша шайка!

— Эта находка тебе не в радость, господин. Рассуди сам, если ты не найдешь Вепря, тебя поругают, но простят. А в обмане винить не станут: вина того, кто в обман поверил. Если же узнают, что московские лазутчики обхитрили и сделали тебя стрелой своего лука, то пощады тебе не будет! Понял?

— Понял, — согласился мухтасиб. — Што делать?

— Выпусти нас, мы уедем, и дело с концом.

Мухтасиб помолчал. Потом хлопнул в ладоши и приказал вошедшей страже накрепко оковать пленников и отвести в темницу.

— Ты сиди, а я думать буду! — бросил он вслед Матвею.

Но думать ему вскоре пришлось о другом. Площадь огласилась звуками барабанов и тулумбасов, возвещавших о начале ханского курултая.

Посланец московского посла Ибрагима кончил рассказ о позорной смерти ханского любимца Чол-хана, и курултай закипел возмущенными голосами. Муртаза, незадолго перед этим освобожденный из темницы и еле успевший напялить на себя приличный наряд, шипел и брызгал слюной, как бараний жир на раскаленной сковородке.

— Смерть неверным! Наказать московитов! Наложить кровавый ясак! Пусть Иван сам приедет виниться! — неслось отовсюду.

Ахмат поднял руку.

— Вы еще не знаете, — сказал он в наступившей тишине, — что грязный шакал Латиф оболгал нашего оглана Муртазу, а Иван в награду за гнусную ложь подарил ему один из своих городов. — Курултай отозвался грозным рокотом, который снова послушно стих под рукой хана. — Я не отменял провозглашенный поход на Русь, а только отложил его до лучших времен. Теперь эти времена настали, и я вслед за могущественным аллахом повторяю: «Я восстану на них, и воинства мои, подобных которым еще никогда не видели, обратят их в пыль и прах. Я сброшу их на дно бездны и истреблю!»

Пошлите гонцов к ближним и дальним улусам с приказом о созыве войска. Пусть каждый десяток [57] Все население Большой Орды было разбито на десятки, сотни, тысячи и тумены (десять тысяч). даст по воину, а сотня — по пятьдесят лошадей. Ты, Муртаза, отправляйся к королю Казимиру и передай ему все то, что хотел сказать осенью. И скажи ему сверх того, что не пройдет и сорока лун, как Большая Орда двинется в большой поход.

— Твоя воля будет исполнена! — радостно вскричал Муртаза: долговременное вынужденное молчание добавило ему прыти и сделало красноречивым. — Если король пошлет свое войско с той стороны, куда уходит солнце, а ты — с той стороны, откуда оно появляется, то для Ивана скоро наступит ночь…

— Дозволь сказать мне, повелитель! — поднялся мирза Бочук. — Чтобы укусить сильнее, кусают полной пастью, а наши зубы слишком далеки друг от друга. Нужно идти к литовским землям, соединиться с королем и потом уже ударить по русским крепким кулаком!

— Нет-нет! — раздался негромкий голос имама. — Войско правоверных не должно подвергать себя такому унижению. Пусть король неверных сам придет сюда или соединится с нами на полпути.

— Но, повелитель, — вмешался один из военачальников, — Иван укрепил свои южные границы, и нам не с руки лезть на стены, когда есть открытые двери у Мурома или Мещерского городка.

— Тогда уж лучше у Коломны, где есть хорошие перевозы через Оку, — подал голос молодой темник — сегодня у всех развязался язык.

Ахмат раздраженно оборвал советчиков:

— Прекратите базар! В ваших словах можно утопить любое дело. Я сам укажу, куда вести войско, а вы готовьте его к походу. Я требую, чтобы у каждого воина было по два, нет, по три лука, три полных колчана, топор, щит, на десяток — три сабли. Пусть в корхане работают днем и ночью, а ты, мухтасиб, закупи все сабли, которые есть на нашем базаре.

— Но у нас для этого мало денег, повелитель, — смиренно поднялся тот.

— Бери в долг, расплатимся пленными. Нужно взять как можно больше веревок — они понадобятся для тех русских, кто не удостоится чести принять смерть от руки правоверных. Веревки тоже бери в долг, мухтасиб!

Ахмат распустил курултай и задержал князя Темира, доверием которого он пользовался в последнее время особенно часто.

— Каковы? — с презрением качнул он головой в сторону удалившихся. — Они все кричат лишь для того, чтобы их услышали. Как молодые жеребчики весной, а?

— Нет ни одного даже самого темного дела, которое не имело бы светлого оттенка — так говорят наши мудрецы, — загадочно сказал Темир.

— И какой же смысл скрыт в этой болтовне?

— А такой, что на Русь можно идти несколькими путями и ни один из них явно не предпочтителен. Это заставляет тебя думать, куда нападать, а Ивана — откуда ждать нападения.

— Ну и что? — не понял Ахмат. — Я подумаю и выберу самый правильный путь.

— Мудрость твоих решений известна, великий хан. И до нее Иван может не возвыситься. А если еще и помочь ему в этом? Ведь он обманется и уберет свое войско с твоей дороги. Такой обман дороже сабель, которых у нас и так не хватает.

— М-м… ты мудро рассудил, Темир, — согласился хан. — Но как обмануть нам Ивана?

— Тут нужна хитрая хитрость, — сказал Темир. — Пусть курултай продолжает жарко спорить о движении твоего войска, а ты не посвящай никого в истинность своего решения.

Зашумела, забурлила Орда. Из столицы, подобно волнам от брошенного камня, помчались быстрые гонцы. Они несли ханский приказ, с получением которого вступали в силу законы неписаного монгольского права — ясы. Повсюду затевались споры: каждый здоровый мужчина стремился встать под священное зеленое знамя пророка, ибо оно могло привести его к власти и богатству. К тому же отправляющиеся в поход могли многое требовать и получать с остающихся. Даже если воин возжелает жену своего брата, тот должен был с радостью уступить ему ее. Таков был задаток за трудности походной жизни, раны, увечья, а может быть, и за саму жизнь.

Пока счастливцы творили доблестные дела на чужих ложах, их снаряжали в дорогу. В кузнях звенела сталь, в юртах скрипели жернова. Ловкие женские руки бесшумно сновали иглами — из шкуры молодых козлят шили походные мешки. Они были невелики да и припасом их не набивали — степь накормит свежей дичью, сладким балтраканом, который скоро заполнит берега рек и влажные низины. А уж коли случатся трудные времена, достанет татарин из мешка несколько мучных шариков и сварит похлебку. С голода не помрет, а сытость не допускалась — от сытой собаки плохая охота. Шарики катались из замешенного на меду теста, и, как только теплое весеннее солнце высушивало их, воинов собирали в боевые десятки и отправляли в столицу.