Валериан Торниус - Вольфганг Амадей. Моцарт

Но матушка Аннерль и тут находит выход из положения: несколько комнат она временно сдаст приличным квартирантам, да и Наннерль даёт уроки музыки — так что за них беспокоиться нечего! Вольфганг, со своей стороны, готов расстаться с ценными подарками и сувенирами, которые лежат в застеклённых витринах, а сестра готова отдать им хоть сейчас свои сбережения.

— Дети! Дети! — качает головой Леопольд Моцарт. — Готовность к самопожертвованию ради такого дела — это хорошо, но головы-то на плечах у вас есть или нет? То, что вы предлагаете, никуда не годится. Надо всё хорошенько обдумать. Прыжки в неизвестность не по моей части.

Однако после красноречивых уговоров жены и детей Леопольд Моцарт не отвергает больше это предприятие напрочь. Он рассматривает его со всех сторон. И так как его попытка самоустраниться не выдерживаем со временем напора сплотившейся семьи, он наконец соглашается и в начале лета подаёт прошение о продолжительном отпуске.

Как он втайне и опасался, архиепископ отказывает. Но только ему, а не им обоим. Это «низкое, подлое мошенничество», как называет ответ Иеронимуса матушка Аннерль, поначалу приводит всех в сильнейшее замешательство. Несколько недель они пребывают в подавленном состоянии, особенно Вольфганг, которого поведение архиепископа ошеломило. Несколько недель он не может написать ни одной ноты на бумаге.

В один прекрасный день отец объявляет, что решил послать его в турне, но при одном-единственном условии: он поедет в сопровождении матушки Аннерль. При житейской неопытности Вольфганга не может быть и речи о том, чтобы он путешествовал совсем один. Настроение Вольфганга сразу меняется, зато матушка противится затее отца. Но умоляющие взгляды сына и настойчивость Леопольда Моцарта своё дело делают, и она уступает — Вольфганг в полном восторге.

Лишь одно беспокоит его. А вдруг архиепископ заупрямится, отпуск даст недолгий и свяжет его тем самым по рукам и ногам?

Ему хочется покончить со службой в Зальцбурге. И он готов хоть сейчас написать прошение об отставке. Странное дело, но отец не препятствует Вольфгангу. С одной стороны, его радует решимость сына, а с другой — беспокоит: как сложится судьба Вольфганга после такого шага? На что он будет жить, ведь никаких гарантий пока не получено? Но поскольку сам он ничего предложить сыну не может, остаётся только признать его правоту.

Итак, молодой Моцарт садится писать прошение об отставке. Он привык всегда говорить прямо всё, что думает, а не ходить вокруг да около. Поэтому и в письме берёт тон, неприемлемый в письме на имя высокопоставленного лица. Леопольд Моцарт громко смеётся, ознакомившись с черновым вариантом.

— Можно подумать, ты составляешь прошение цеховому мастеру Пфайфенхольцу, чтобы тот выправил тебе бумаги на выезд за границу с целью лечения, а не памятную записку всемилостивейшему князю церкви и правителю области Священной Римской империи.

— С отточенным стилем придворного церемониймейстера я не знаком. Давайте сочиним это послание вместе, любезный батюшка.

И они действительно сочиняют одно предложение за другим и аккуратно переносят их на бумагу. Леопольд Моцарт сглаживает все выражения, которые могут показаться общими или даже шероховатыми, вписывает вступление, соблюдая существующие правила вежливости, и — к огорчению сына — не оставляет без внимания приличествующего таким случаям обращения «снизу вверх». Но в том, что касается самой сути, право последней редакции Вольфганг оставляет за собой.

«Всемилостивейший князь и господин наш! Родители стараются поставить своих детей на ноги, чтобы те могли сами зарабатывать хлеб свой насущный. Это их долг перед самими собой и перед государством. И если Господь наградил детей талантом, они тем более обязаны найти ему применение, чтобы облегчить собственные обстоятельства, а также обстоятельства родителей; и даже если с течением времени дети со своими родителями расстаются, забота о будущем родителей на детях остаётся. Такому взиманию процентов с капитала учит нас Евангелие».

На последнем предложении отец запинается и хочет его вычеркнуть. Но наталкивается на сопротивление Вольфганга.

— Я ни за что не откажусь от этих слов, — волнуется тот. — Сколько раз архиепископ упрекал вас — даже в присутствии посторонних! — в том, что вы получаете барыши с таланта ваших детей, хотя вы всё делали для нашего же блага, когда возили нас по белу свету и представляли на публике? И разве в Библии не сказано, что детям подобает послушание родителям? Нет уж, пусть архиепископ поймёт, какого рода проценты с капитала вы получаете!

Вольферль не так уж не прав, думает Леопольд Моцарт и в конце концов соглашается с ним. Он ничего не возражает и против последующих фраз, в которых Вольфганг говорит, что перед Богом и своей совестью обязан отблагодарить отца за полученное им воспитание и освободить его от заботы о содержании сына. «Ваша высококняжеская милость, — пишет он, — не откажите мне в моей всеподданнейшей просьбе, поскольку Ваша милость ещё три года назад, когда я просил позволить мне отъезд в Вену на концерты, изволили сказать мне, что здесь меня ничего хорошего не ждёт и что лучше бы мне попытать счастья в других местах».

И тут Леопольд Моцарт никакой правки не вносит: всё соответствует истине. Завершив письмо почтительнейшими выражениями преданности, Вольфганг с разрешения отца запечатывает конверт и в тот же день, первого августа 1777 года, относит его в придворную канцелярию.

После обсуждения неотложных государственных дел в личном кабинете архиепископа, на котором, помимо главного казначея, присутствует обер-гофмейстер граф Франц Лактаниус Фирмиан — брат штатгальтера Ломбардии и, как и тот, искренний почитатель таланта Моцарта, — граф Арко передал своему суверену прошение Моцарта об отставке. Архиепископ внимательно читает, морща в некоторых местах лоб или покачивая головой, а один раз даже улыбнувшись. По недолгом размышлении берёт гусиное перо, пишет на полях несколько слов и, не проронив ни единого слова, возвращает письмо главному казначею. Граф Арко бросает взгляд на автограф архиепископа и читает:

«В дворцовое ведомство. С тем, что отцу с сыном, согласно Евангелию, позволено попытать счастья в иных пределах!»

Он с недоумением смотрит на своего властителя:

— Выходит, ваша высококняжеская милость, изволите дать отставку и отцу — после тридцати шести лет беспорочной службы в придворном оркестре?

— Раз он того хочет!

— В прошении об этом нет ни слова. Оно касается только сына.

— Если отец с сыном неразлучны и не могут обойтись друг без друга — а отцу я в долгосрочный отпуск уйти не позволю! — я другого выхода из положения не вижу!