Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

Официальная торжественная высадка на берег должна была согреть душу изгнаннику, который ещё окончательно не оставил мыслей о возможном политическом убийстве. По всему острову были разосланы гонцы, чтобы убедить мэров, членов советов и духовенство присутствовать при высадке короля на берег. Они приехали, и вместе с ними — много молодёжи, доброжелательной и радостной. Город был порядком взбудоражен (одни всю ночь готовились к встрече, другие, не в состоянии заснуть, размышляли о предстоящем богатстве, ведь император, должно быть, обладает огромной властью). Итак, прекрасный май, сияющие молодые лица вокруг, немногие недовольные отмалчивались.

Корабельный портной творил чудеса. В полдень раздался пушечный выстрел, и новый флаг, трепещущий в потоках ветра, медленно поднялся над фортом Стелла. Батареи на бастионах тоже дали залп, и зазвонили все колокола. А жители острова все прибывали и прибывали.

В два часа гребцы заняли места на главной шлюпке «Неустрашимого». Лейтенант Смит приказал покрасить её медленно сохнущей белой краской. Теперь краска прилипала к рукам, но зато шлюпка сияла, как снег, в лучах солнца. Второй новый флаг взмыл вверх. Банки на шлюпке были застланы ковриками и одеялами офицеров. Матросы в шлюпке, благоухавшие мылом, были одеты в короткие синие куртки, шейные платки в красный горошек и четырёхугольные непромокаемые шапочки. Волосы заплетены в косички. Медные части на шлюпке — горели. На реях корабля выстроились матросы. Когда шлюпка двинулась, на «Неустрашимом» открыли королевский салют из двадцати одного орудия. Так же (странно, но факт) поступили на французских корветах, хотя и принёсших уже присягу на верность Людовику XVIII. Матросы троекратно прокричали «Ура», и все гребцы в шлюпке нестройно присоединились к ним. Наполеон улыбнулся, снял свою шлюпку и поклонился команде. Сегодня на нём были: его известная шляпа с новой кокардой и тремя пчёлами, зелёный мундир со звездой рыцаря Почётного легиона и Железной короной, белые бриджи и ботинки с золотыми пряжками. Батареи и колокола снова приветствовали императора. Гром был страшный. Наполеон посмотрел сначала через одно, потом через другое плечо и отметил, что обе грузовые шлюпки с матросами, о которых он просил, находятся поблизости. Он всё ещё не был уверен в своей безопасности. Остальные лодки шли рядом, на траверзе или за кормой. В одних были видные горожане, в других — музыканты, играющие на гитарах и флейтах, в третьих — молодёжь, оглашающая все вокруг криками приветствий.

Процессия повернула направо к старой генуэзской башне и вошла во внутренний Порт. Вид открылся прекрасный, настоящее чудо света и смешения цветов. Маленькая удобная гавань — она и сейчас так выглядит — напоминала скромную площадь Лондона, окружённую домами. По периметру виднелись строгие здания общественных учреждений, но над ними располагались весёлые домики медового цвета с красными крышами и зелёными ставнями, высокими балконами и арками в мавританском стиле. Между водой и домами, словно образуя тропинку, стояли в ряд судёнышки рыбаков. Гавань была глубокой. Из распахнутых окон свисали весёленькие коврики, а женщины в них махали шарфами. У проходов рядом с водой стояли группы людей и кричали: «Да здравствует император!» Генерал Бертран прошептал генералу Дрюо: «Совсем другое дело, нежели в Оргоне». Дрюо нахмурился и ответил: «Не говори мне об этом». Он хотел бы вычеркнуть из памяти даже не толпы, а робость императора.

— Сушить вёсла! — Гребцы в шлюпке беспрекословно выполнили команду, вёсла были разом подняты. Лейтенанту Смиту удалось пришвартовать шлюпку, не повредив её новой окраски.

Император ступил на берег и снял шляпу. Два строя солдат — один — Национальной гвардии Эльбы, другой — регулярных войск — взяли на караул. Гвардейцы хорошо выполнили команду, а с нестроевыми войсками — старыми, ушедшими в отставку солдатами, — вышел конфуз, хоть они и упражнялись в течение часа с самого рассвета. Движения ружей не отличались слаженностью, в довершение один солдат упал в обморок, а мушкет рухнул в воду. Оркестр из трёх скрипок и двух виолончелей едва был слышен среди бури приветствий. Мэр, синьор Традити, выступил вперёд и низко поклонился. Сторонний наблюдатель мог подумать, что он пьян, но это было не так. Он подготовил и написал речь, даже открыл рот, но произнести не смог ни слова. Однако он подал Наполеону ключи от города на золотом подносе, и тот вежливо вернул их. Потом выступил главный викарий, Жозеф-Филипп Арриги. Вот главный викарий вполне мог быть пьян — по словам Пона, он вёл довольно распутную жизнь, и доверять ему было нельзя. Кроме этого, «будучи в возбуждённом состоянии, он, привыкший к застольям, начинал молоть всякий вздор». Главный викарий должен был что-нибудь сказать о «помазаннике Божьем».

Император занял своё место под серебряным полотнищем, и они стали медленно продвигаться через Морские Ворота по направлению к церкви. Позади шли три генерала, Келлер и Кемпбелл, офицеры с «Неустрашимого», польский полковник, несколько членов императорского двора и дворяне города.

В этот момент толпа расступилась и вновь окружила процессию, стремясь получше рассмотреть великого человека. Раз двенадцать приходилось им останавливаться под напором людской волны. Бертран был взволнован, но присутствие такого множества людей радовало его. Дрюо и Далесм испытывали сильное беспокойство: сейчас как никогда возросла возможность убийства. Келлер и Кемпбелл же чувствовали лишь неприязнь к вульгарной и потной толпе: на улице за Морскими Воротами стоял дурной запах. «Серебрёная бумага! — подумал Кемпбелл. — Какое унижение для императора Франции, для человека, который принял корону из рук Римского Папы и самолично возложил её на свою голову!» Главный викарий в ярости шёл позади всех. Он толкался и кричал, размахивал руками и на чём свет ругал толпу. Казалось, он набросился бы на них с кулаками, если бы мог.

Один Наполеон был спокоен. Он покорно и без страха шёл по улице, не испытывая неудобств. Приём согрел его душу. Он опять чувствовал себя дома среди этих людей — людей простых, это верно, но близких ему. Разгорячённые и возбуждённые мальчишки и девчонки, которые, расталкивая взрослых, пытались коснуться его рукава, говорили на родном языке. Одна молодая красавица — с холмов, подумал он, — в чёрной соломенной шляпе и с большими серёжками, была похожа на Полину, другая — почему только у неё такая светлая кожа? — напомнила Марию Валевскую. Он улыбался им и медленно шёл вперёд.

Наконец они пересекли главную площадь и вышли на Пьяцца д’Арми — большую площадь с приходской церковью на одной стороне и ратушей на Другой. Здесь должны были проходить ежедневные упражнения солдат Наполеона. Дойдя до Этого места и оглянувшись вокруг, он сказал: «Мало деревьев». И это всё, что он сказал в тот день. А ведь на площади были деревья и цветы, да и берега реки Даре заросли деревьями.