Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

Церковь была увешана цветами и другими украшениями, как на Пасху. Посреди нефа располагалась скамеечка императора, покрытая малиновым бархатом. Церковь наполнилась народом, и торжественная, хотя и немного странная, служба началась. Двум молодым церковным прислужникам, с которыми всё отрепетировали в спешке, было приказано стоять возле императора и подсказывать ему, что нужно делать. Однако они были слишком напуганы, чтобы давать советы такому великому человеку, а Наполеон, казалось, знал всю процедуру не хуже их. Более того, в конце службы он сам подавал им незаметные знаки, когда им преклонить колени, сесть или встать. Духовенство нервничало и чувствовало себя неловко, сам главный викарий допустил несколько ошибок, но прихожане вели себя на редкость серьёзно и благоговейно. Два псалма были использованы как специальные молитвы за нового короля, и когда прозвучали слова: «Тебе, Господь мой, вверяюсь я, не дай мне усомниться в тебе», — все находящиеся в церкви встали на колени и пали ниц вполне в итальянском духе, искренне вторя словам гимна.

Наполеон был растроган и сосредоточен. Его взгляд был прикован к Библии. Утверждают, что он искренне молился. А почему нет? Он не был лишён религиозных чувств. Много опасностей осталось позади, а впереди ждало ещё больше. Теперь он начинал новую жизнь в самом маленьком королевстве на земле. Возможно, сейчас он молился за то, чтобы жену и сына послали к нему. Всё было бы иначе, если бы рядом была королева, способная поддержать его.

Наполеона провели в ратушу и усадили на импровизированный трон — софу, покрытую специальным покрывалом, с маленькой подставкой для ног. Всё было убрано серебрёной бумагой, искусственными цветами и рождественскими украшениями. «Искусственные цветы!» — тихо фыркнул Бертран.

Император удостоил аудиенции не только всех именитых граждан, но и тех французов, которые захотели быть Представлены. Все были поражены его знанием острова — названий деревень, нужд и даже некоторых имён.

— Вы знаете, — сказал поздно вечером утомлённый Бертран, — что только две недели прошло, как мы уехали из Фонтенбло?

— А кажется больше, — ответил усталый Дрюо. — Он приказал разбудить его на рассвете.

— О, Боже!

Этим же вечером Наполеон написал Марии-Луизе:

«Моя милая Луиза!

Четыре дня я был в море, погода стояла отличная, и я чувствовал себя хорошо. Теперь я здесь — на острове Эльба, который очень красив. Устроили меня здесь неважно, и я организую что-нибудь через неделю или две. От тебя нет новостей. Это меня печалит. Здоровье моё отличное. Прощай, мой друг, ты далеко от меня, но все мои мысли с моей Луизой. Нежно поцелуй моего сына. Всего тебе наилучшего.

Нап.

Портоферрайо, 4 мая».

Наполеон провёл всю ночь без особых удобств в ратуше вместе с сержантом морской пехоты О’Горумом, к которому сильно привязался. Сержант спал на матрасе у двери. Будучи ещё на бору «Неустрашимого», он просил выслать к нему охрану в пятьдесят морских пехотинцев. Но после тёплого приёма не хотелось никого оскорблять подозрительностью, и потому Наполеон призвал с собой лишь одного офицера и двух сержантов морской пехоты.

Следующее утро даже Кемпбелл встретил в постели, слишком усталый от ран и путешествия, чтобы шпионить. Да-да, шпионить. Вот что по этому поводу писал Пон, один из людей, сопровождавших императора:

«Полковник Кемпбелл неустанно ходил за императором по пятам. В какое бы время и куда император ни собирался, вне зависимости от того, были ли какие-нибудь приготовления или нет, полковник Кемпбелл был рядом. Естественно было предположить, что он получает сведения из дворца. Действительно, в дальнейшем подозрения оправдались: он шпионил с самого начала и до самого конца».

Но в тот день, 5 мая, полковник Кемпбелл сделал следующую запись:

«От рассвета до завтрака в 10 часов Наполеон был на ногах, инспектируя крепости, амбары и склады боеприпасов.

В 2 часа пополудни он отправился на лошади вглубь острова, на расстояние двух лиг, и осмотрел несколько загородных домов».

Капитан Ашер, оставшийся в это время с Наполеоном, пишет:

«Он осмотрел различные загородные дома и дал денег всем беднякам, которых встретил по дороге».

Очевидно, Кемпбелл и Ашер продолжали сравнивать свои записи, так как в описании одних и тех же событий использовали часто одинаковые выражения. Но картина, как видим, не всегда одна и та же.

Кемпбелл не уловил самую суть этого дня. В этот день, для истории планеты ровным счётом ничего не значивший, великий человек упорно трудился в присущей только ему особенной манере.

В ночь 5-го числа бедный генерал Бертран рано отошёл ко сну. Неутомимый Человек не отдавал конкретных приказов на утро, поэтому он надеялся выспаться. Тщетная надежда!

Ближе к полуночи был разбужен Андре Пон д’Эроль, администратор железных рудников. Трепещущий, но крайне польщённый, он поспешил в Ратушу. Там он застал генералов Бертрана и Далесма, оживлённо разговаривающих с императором. Беседа походила на спор, и упоминалось его имя. Генералы одновременно повернулись к нему. Далесм сделал лёгкий кивок, как будто подсказывал: скажите «Да».

Бертран, сдвинув густые брови и нахмурившись, также слегка кивнул в знак приветствия. К чему бы всё это? Ещё не зная ответа, Пон почувствовал, что должен благодарить своего старого друга Далесма.

— Месье Пон, — начал было Бертран.

— Пусть он мне ответит, Бертран, — сказал Наполеон. — Месье Пон, я хочу осмотреть ваши рудники...

Полковник Кемпбелл удивлялся:

«Я никогда не видел человека, который, находясь в какой бы то ни было жизненной ситуации, обладал подобной личной энергией и неослабеваемым упорством. Он производил впечатление человека, который получает огромное удовольствие от непрерывной деятельности и оттого, что сопровождающие его люди, не выдерживая такой нагрузки, падают от усталости, чему я в нескольких случаях был свидетелем».

На другое утро Наполеон обошёл различные части города и укрепления, затем, сев в лодку, осмотрел склады вокруг гавани...

Затем, в тот же день, он, меряя шагами комнату и рассыпая табак, диктовал приказы и распоряжения (более двух тысяч слов!), в том числе относительно садов и стен, мощения улиц и посадки деревьев, налога на кукурузу, который «устарел и не годится», покраски дверей и окон в его новом доме на холме. «Если они боятся, что в доме будет пахнуть краской, пусть снимут их и покрасят на улице».

Энергичность и хозяйский подход к каждой мелочи остались прежними. Он задумал дать Эльбе то, что дал Европе.

Так продолжалось две недели. Он посетил все уголки острова, тщательно изучил их и оставил там о себе самые тёплые воспоминания.