Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

Полковник не считал пришедших важными персонами. И тем не менее он чувствовал смущение. Всё дело в том, что синьора Нетта (та самая «молодая девушка») была дочерью и главным посыльным мадам Скварци, придворной кастелянши, которая и передавала ему все новости и слухи двора.

Наполеон всё время «промахивался». То он слишком важно себя держал, то вёл себя чересчур запросто — и всё не по ситуации. Однажды вечером он остался у Пона и его жены. Всё шло прекрасно, если не считать чёрного одеяния мадам Пон, но Наполеон стойко перенёс это. После ужина рыбаки взяли его в море на лов рыбы с помощью сачка и гарпуна при свете факелов. Ночь была спокойной и звёздной. Море бесшумно ласкало прибрежный песок. Запахи с холмов струились на побережье. Наполеон, очарованный прелестью ночи, заметил Пону: «Нам нужно пройтись». Вдвоём блаженно разгуливали они до полуночи. Наконец Бертран, как всегда мечтая о безмятежном сне, вышел на улицу, чтобы встретить их.

— Уже поздно, сир. Пора быть в постели.

Стараясь успокоить своего верного оруженосца, Наполеон сразу же согласился:

— Да, ты прав, Бертран. Пойдёмте.

Но в это время из деревни до них донеслись звуки скрипки.

— Что это?

— Сир, это моряки празднуют свадьбу. Уверен, что там у них сейчас начнётся застолье, — сказал Пон.

Великий полководец, он моментально принял решение: «Давайте пойдём и посмотрим, как танцуют моряки», — и быстрым шагом направился туда, откуда неслась музыка. «О, Боже!» — пробормотал, как обычно, Бертран. Пон с удивлением и страхом посеменил сзади. В этот час, запинаясь объяснял он, когда моряки уже разгорячены вином и весельем, к нему могут отнестись без должного уважения.

— Ерунда! — бросил Наполеон. — Всё, что эти милые люди могут сделать — это пригласить меня распить бутылочку алеатико. Я хочу посмотреть, как танцуют моряки, — и он двинулся дальше. С человеком, до смерти напуганным в Ля Каладе, произошла удивительная перемена.

Но Бертран упорно плёлся позади, неутомимо повторяя свои опасения. Наполеон вдруг остановился и, освещаемый светом звёзд, взглянул на него, как затравленный зверь или как маленький мальчик, пойманный на месте преступления.

«Что ж, хорошо, — проговорил он, — в малом деле так же, как и в большом. Если всё против меня, я сдаюсь». С печалью в сердце и без разговоров они отправились спать. «О, Боже!» — повторял по дороге Бертран. Но у Пона было такое чувство, будто они обманули ребёнка.

Бедный Наполеон. Но ему ещё повезло. Там мог быть полковник Кемпбелл. И кто знает, что бы он сказал?

Вскоре у короля Эльбы появилась своя «армия», состоявшая из вновь прибывших — гвардейцев, поляков и других жандармов — и двух маленьких «батальонов» из жителей Эльбы и корсиканцев. Всего 1200 человек. Крошечный «флот» ещё находился в стадии создания.

Итак, на острове правил король, а в его распоряжении были Государственный совет (состоящий из двенадцати коренных жителей Эльбы, Бертрана, Дрюо и интенданта Бальбиани), дворец, придворные, армия и флот.

Королевскому двору не хватало лишь одного — королевы. Едва только Наполеон поселился во дворце Мулини, как приступил к постройке загородного дома. К югу, на противоположной стороне залива, была расположена покрытая виноградниками долина, в самом конце которой располагалась возвышенность, окружённая горами. Оттуда открывался вид на голубую бухту и сверкающий Портоферрайо с горой Монтегроссо позади. Вот здесь, в живописном уголке, он и построил небольшой белый дом, который назвал Сан-Мартино — по имени святого, на Эльбе, аналогичного Санта-Клаусу. В этом доме всё было выполнено по его проекту. На одной из стен начертана надпись: «Unbicungue Falix Napoleon» — «Наполеон везде счастлив», а на потолке салона были изображены двое голубей, летящих почти параллельно, головки их обращены друг к другу. Шёлковая голубая лента с орнаментом в виде узла соединяла их. Предполагалось, что узел крепнет, когда ветры судьбы пытаются разлучить их. Голуби, как всем было ясно, аллегорично изображали Марию-Луизу и Наполеона.

Но от юной голубки не было никаких вестей, и одинокий муж коротал время, занимаясь меблировкой или украшением дома, либо бродил по террасе, вглядываясь в морскую даль.

«У него с собой было несколько гравюр, — вспоминал Пон, — которые он купил в Риме. Наполеон осмотрел и по достоинству оценил их так, как если бы сам изучал искусство гравировки. Внезапно он резко оторвался от Своих дел, сильно покраснел и, весь дрожа, закричал: «Это Мария-Луиза!» Этот крик души лишил нас всех дара речи. Мы с беспокойством глядели на него. Он заметил это и попытался взять себя в руки. Внимательно рассматривая изображение на гравюре, он делал замечания относительно той или другой черты. Потом он взял в руки следующую гравюру. На ней был изображён король Рима. «Мой сын!» — произнёс он. Я и не надеюсь описать те тёплые и глубокие отеческие чувства, которые он вложил в эти слова. Это была такая трогательная сцена, что я никогда не смогу забыть её. Нежность, горечь, счастье, скорбь, надежды, разочарования, настоящее, прошлое и будущее — всё слилось в этом глубоко задушевном возгласе: «Мой сын!» Это не было криком — вряд ли кто-либо слышал его. Я не могу описать, что было. Император поднёс гравюру к лицу и опять прошептал: «Мой сын!» Потом наступило продолжительное молчание, мы не смели вздохнуть. На полчаса он замкнулся, изучая гравюру, а когда оторвался, то выглядел усталым. Затем он без слов сел в экипаж. Все чувствовали себя неловко за то, что подвергли его чувства такому испытанию. Несколько дней он был в депрессии».

Первого сентября, после захода солнца, к Портоферрайо приблизился странный бриг, гонимый лёгким попутным ветром с севера. Всю вторую половину дня Наполеон наблюдал за ним с высоты в бинокль и был заинтригован. Бриг просигналил красными и зелёными огнями и потихоньку вошёл в гавань. Предупредительного выстрела из орудия форта не последовало, и к бригу даже не направили карантинную шлюпку. Во всём этом было что-то странное. На берегу шептались, так как на бриге не было опознавательных огней, а все чужие корабли, подходящие к острову после захода солнца, бросали якорь вне гавани. Вместо того чтобы остановиться у мола, странное судно, влекомое последним дуновением стихающего бриза, проследовало через весь залив. Корабль, едва различимый в поздних сумерках, бросил якорь недалеко от побережья. Всё на корабле происходило под покровом тайны: моряки очень тихо свернули паруса и опустили шлюпку на воду. Говорили они мало и приглушёнными голосами. Их поведение наводило на мысль о высадке контрабандистов.

На юте стояла женщина под вуалью, одетая в длинный плащ. Она держала за руку маленького мальчика четырёх или пяти лет, который беспрерывно задавал ей вопросы. Кроме них на корабле были ещё одна женщина и высокий мужчина в военном мундире и золотых очках. Женщина разглядывала высокие горы, тянувшиеся на семь миль к западу и заслонявшие собой звёздное небо.