Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

Смешнее всего было то, что он — прославленный, превратившийся в идола гений этой победоносной армии, чудо, о котором говорила вся Европа — унизился до такого ничтожного, никому не известного существа, когда к его услугам были самые знаменитые красавицы Милана. Они вились вокруг него и пользовались любой возможностью, чтобы предложить себя: ослепительная маркиза Висконти-Айми на первом балу; примадонна Грассини; утончённо-чувственная красавица графиня Альбани, бывшая одновременно любовницей Кильмэна, нового начальника секретной службы полковника Ландрие и неизвестно скольких ещё французских офицеров; остроумная графиня Джерарди: похожая на статуэтку Дианы юная синьора Руга и все остальные, которых Бонапарт не мог припомнить — все молодые, знатные, прекрасные и бесстыдно желавшие принадлежать ему. Он ни на кого не обращал внимания: никто из них не тронул его сердца. А сейчас в соседней комнате его ждала маленькая неизвестная актриса (знай об этом армия — вот был бы хохот!), которую он предпочёл всем остальным.

Но именно потому, что она была никем и не имела никакого значения, он и послал за ней. С любой из остальных было бы невозможно вступить в связь, не испытывая чувства, что он изменяет Жозефине. А отношения с этим ничтожным созданием приносили всего лишь физическое облегчение, позволяли успокоиться перенапряжённым нервам, и о них можно было через минуту забыть. Вперёд! Офицеры городской стражи ещё немного подождут!

Он пошёл в спальню, обходя приёмную стороной. Она была там — ярко накрашенная, кокетливо улыбающаяся. Что он в ней нашёл? Ба! Он был груб с ней и не нуждался в её нежностях. Ему было нужно только краткое животное облегчение.

Когда она стояла перед зеркалом, надевая шляпку, он вынул из кармана несколько золотых монет и протянул ей. Очевидно, от этого полубога, у ног которого лежала вся Ломбардия, она ждала большего, потому что тут же вцепилась в него.

— О, дорогой, ты пришлёшь мне подарок?

Он с раздражением оттолкнул её.

— Ладно, пришлю. Только уходи поскорее и помалкивай! Поняла?

Она вульгарно и жеманно улыбнулась.

— А когда я снова увижу тебя, дорогой?

Он был краток:

— Никогда. А теперь иди, иначе не получишь обещанного подарка!

Слёзы навернулись на её глаза. Она начала жаловаться на его жестокость. Бонапарт отвернулся и с изумлением увидел Массена. На смуглом лице генерала играла сардоническая улыбка. Как всегда, Массена вошёл в его комнату по-кавалерийски, без доклада.

Бонапарт, оказавшийся в смешной ситуации, подавил гнев и негодование; он крепко взял Массена за руку и повёл к себе в кабинет. Там он обернулся к генералу лицом.

— Массена! — сурово начал он, говоря самым резким тоном, — У меня на вас масса жалоб! Жалоб, которые не придутся по вкусу в Париже! Вы ограбили неизвестно сколько дворцов, ободрав их как липку!

Массена засмеялся:

— О чём вы говорите, генерал? Вы считаете, что я пошёл на эту войну из любви к ней? Я воюю за деньги и хочу получить их как можно больше. Вы воюете за другое. — Он цинично и многозначительно усмехнулся. — У всех нас есть свои маленькие амбиции, мой генерал, не так ли? Мне плевать на то, что скажут в Париже. Мы можем делать что угодно до тех пор, пока парижские господа будут получать свою долю и трястись от страха перед армией, которая от генералов до барабанщиков обожает своего командующего. Господи, помилуй! Никто из нас не верил в россказни о плодородных долинах и богатых городах. Но мы здесь! Кстати, генерал, поздравляю! Ваше новое обращение к армии просто великолепно.

Этот ненасытный разбойник Массена был хитрой лисой, хорошо знавшей его слабое место. Бонапарту было чрезвычайно важно знать, что армия по-прежнему обожает его. Значит, «от генералов до барабанщиков»... В том числе и генералы. Преданность генералов была краеугольным камнем, на котором держалась его мечта. Преданность лично ему. Бонапарту не оставалось ничего другого, кроме как посоветовать Массена умерить свою алчность, сказать, что у него будет для этого масса времени и масса других городов, и напомнить, что, если поведение французов заставит местное население восстать, они потеряют всё.

После встречи с офицерами городской стражи (щеголеватыми юными дворянчиками, которые думали, что война — это прежде всего роскошная форма) и принятия у них присяги он вспомнил о своём обещании этой женщине, значившей для него меньше, чем ничто. Он никогда не нарушал своих обещаний, даже самых незначительных. Надо было покончить с этим. Он поднялся, пошёл на узкую, заполненную ювелирными лавками Калле деи Фиджини, расположенную рядом с площадью Дуомо, и купил у ювелира Манини какую-то безделушку стоимостью в сто двадцать восемь миланских лир, составлявших чуть больше сотни французских франков. Эта женщина большего не стоила. Теперь о ней можно было не вспоминать.

Двумя днями позже, когда Бонапарт сидел в кабинете палаццо Сербеллони, ему принесли долгожданную почту, доставленную парижским курьером. Главнокомандующий расстегнул большую кожаную сумку, из которой посыпалось множество писем. От Жозефины по-прежнему ничего не было. (Удар был нестерпимым. Ну когда же она приедет?) Зато был большой конверт с грифом Директории. Бонапарт нетерпеливо вскрыл его. Директория торжественно извещала, что между Королевством Пьемонт и Французской Республикой подписан мир. Наконец-то он избавлен от постоянной угрозы с запада! Теперь у него развязаны руки для удара по Болье, занимавшему линию обороны по реке Минчо от Мантуи до озера Гарда. Он сможет разделаться с противником ещё до того, как к тому подойдут подкрепления из Австрии!

В эту минуту вошёл Бертье.

— Бертье! — воскликнул Бонапарт. — Мир с Пьемонтом подписан! Мы немедленно идём на Болье! Через несколько дней в Италии не останется ни одного австрийца! — Он жил этим, давно спланировав каждый манёвр и ожидая только одного — устранения угрозы со стороны Пьемонта. — Завтра штаб покидает Милан!

До поздней ночи он писал приказы. Когда он подписал последний по счёту, начался рассвет — рассвет четвёртого прериаля. Надо выкроить время и немного поспать. Он устало откинулся на спинку стула, и воспоминание о том, что курьер вновь не привёз письмо от Жозефины, наполнило его горечью и гневом. Он схватил перо и лист бумаги.

«Милан, 4 прериаля. Год IV

Жозефина, с двадцать восьмого числа ни одного письма! Я получил почту, отосланную из Парижа двадцать седьмого, и не нашёл в ней ни строчки от моей bonne amie! Неужели она забыла меня, или ей нет дела до того, что не существует большей муки, чем отсутствие писем от моей нежной любви? Здесь в мою честь устроили грандиозный праздник, пять или шесть сотен изысканных красавиц пыталось угодить мне, но никто из них не напоминал тебя, ни у кого не было таких нежных и гармоничных черт, которые запечатлелись в моём сердце. Я видел только тебя и думал только о тебе. Я не мог вынести этого и, уйдя оттуда через полчаса, вернулся и лёг в постель, грустно говоря себе: вот пустующее место моей обожаемой жёнушки... Так ты едешь? Как протекает твоя беременность? Ах, моя прекрасная подруга, получше заботься о себе, будь весела, почаще развлекайся, ни о чём не волнуйся и не беспокойся из-за дороги: небольшое путешествие тебе не повредит. Я без устали представляю, что вижу твой маленький животик; должно быть, это обворожительное зрелище...