Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

— Посмотрите, мадам, он не смотрит ни на кого, кроме вас, даже когда беседует с маркизом, — и это было правдой. При сменах блюд его рука всё время лежала на груди, под сердцем. — Вы придёте сегодня вечером? Он только что велел мне напомнить вам о вашем обещании.

— Я приду. — Сегодня она чувствовала себя лучше. Все эти настойчивые уговоры вселили в неё уверенность. Она сможет противостоять все этим мужчинам — она спасёт и Польшу, и себя.

Вечером, в обстановке той же секретности и безмолвия, драгоценное создание вновь доставили во дворец.

Наполеон был как иголках.

— Наконец-то! — сказал он. — Я уже оставил надежду...

Он снял с неё плащ.

— Вы не должны носить чёрное, — произнёс он. — Я не выношу чёрного.

— Извините. Но я люблю чёрное, — сказала она. Она не потеряла уверенность в себе. Ей казалось, она знает, как управлять императором.

Он остановился перед её креслом и сурово обратился к ней:

— А теперь, мадам, сделайте одолжение, объяснитесь. Зачем вы приехали в Брони? Зачем было сначала привлекать, а потом отталкивать меня? Почему вы отвергли мой цветы — даже лавры? Что вы с ними сделали? Просто смешно! Я всё время держал руку под сердцем. Ваша — не двигалась. Только однажды вы дали мне знак. — Сам себя доведя до ярости, он сдвинул брови и закричал: — Вот истинная дочь Польши! Ваше поведение даёт мне право думать, что у меня сложилось правильное мнение о вашей стране!

Что он имеет в виду? Глубоко встревоженная его приёмом и его словами, она, заикаясь, проговорила:

— О, сир, молю вас, в чём же состоит ваше мнение?

— Поляки? Они — как воздушные шарики! Страстный порыв может увлечь их, но они слишком непостоянны, чтобы поддаваться управлению. Безалаберные мечтатели! Их энтузиазм — как морской шторм: только что был пугающе могуч и вдруг развеялся. Они не способны управлять своими чувствами — или сохранять их постоянство. Таковы поляки, мадам, и, я боюсь, таковы вы сами! Почему, как вы думаете, на протяжении всей истории с вашей страной вечно происходили несчастья? Почему её подвергали разделам, грабили, мордовали, разоряли? Неужели вы думаете, это никак не связано с национальным характером поляков? Разве я приглашал вас в Брони? Разве вы не примчались туда как полоумная, чтобы меня увидеть? Вы приступом пленили моё сердце этими огромными, сияющими глазами — взглядом Жанны д’Арк — и затем исчезли. Вы спрятались! Я сделал всё, чтобы отыскать вас, а когда нашёл, то вы — как глыба льда. Что всё это значит?

Она ни слова не проронила в ответ. Она была слишком напугана, чтобы заплакать снова. Она просто Не отрываясь смотрела на него округлившимися трогательными глазами. Он не был груб, в его словах не было ярости, но его переполняла горечь. Посмотрев наконец на себя его глазами, она должна была признать, что в его упрёках есть доля истины. Это было правдой: она относилась к нему как к Богу, а потом отвергла его. И — хуже всего: она, кажется, погубила свою страну.

— А теперь позвольте мне сказать вам, мадам! Когда я хочу чего-нибудь невозможного, я хочу этого ещё сильнее и яростней! Невозможное превыше всего подхлёстывает и вдохновляет меня! — Страстный порыв давно уже овладел им. — Я заставлю вас полюбить меня, я заставлю — вы понимаете? Я возвратил вашей стране место на карте! Благодаря мне — мне одному — хотя бы остатки Польши опять сделались государством! И я сделаю ещё больше. Но, мадам, — он достал из кармана маленькую табакерку и поднёс к её лицу, — будьте уверены, что вот так, как я сломаю у вас на глазах эту табакерку, я сокрушу Польшу и все ваши надежды! Окончательно и бесповоротно — если вы доведёте меня до предела и отвергнете мою любовь!

Табакерка треснула в его кулаке, и он бросил в сторону осколки. Наткнувшись на его взгляд, польский воздушный шарик лопнул, и всё мужество покинуло графиню. Несчастная осела на пол, лишившись чувств. Крупинки нюхательного табака, вившиеся в воздухе, медленно падали на неё.

Придя в себя, она уже и помыслить не смела, что способна управлять императором, что может противостоять мужчинам. Наполеон одержал ещё одну победу.

Но это стало победой обеих сторон. Мария не была гусарской девочкой для утех, которую можно затащить в постель и тотчас забыть. Император тоже оказался в плену. Ночные визиты сделались регулярными как смена караула. Один из самых оскорбительных для церкви грехов свершился. Конечно, поначалу она пала в объятия своего завоевателя из чувства патриотизма, мечтая о будущей награде — самостоятельной и единой Польше. Осмелев до дерзости, Мария заговаривала о Польше каждую ночь, чётко запоминая наставления, которые днём получала от государственных деятелей. И Наполеон, с уважением относясь к первой женщине в его жизни, которая ничего не просит для себя, по крайней мере её выслушивал.

Граф наконец понял, что он сделал — непреднамеренно, как в дальнейшем утверждал он. Старик громогласно заявил, что не желает делить жену ни с кем — даже с императором. Мария оставила мужа и переехала во дворец. Высший свет жалел её, но аплодировал ей (а София заявила ей, что она счастливица). Две сестры князя Понятовского стали её компаньонками, и везде её принимали и обращались с ней как с королевой.

Единственным человеком, до глубины души потрясённым свершившимся, была сама Мария Валевская. В Варшаве, хорошо помнившей Екатерину Великую, очень немногие относились к Наполеону хуже, чем к ней. По сути, его считали целомудренным военачальником, так как он никогда не таскал с собою в походах не то что целого обоза женщин, как некоторые из его маршалов, но даже и одну любовницу. В штабе любой из армий Республики были молодые женщины, переодетые адъютантами, денщиками или гусарами, и порой даже они действительно служили, выполняя не только личные обязанности, но и воинский долг. Несмотря на жёсткий запрет на присутствие жён и женщин вообще, прекрасная мадам Фурье направилась в Каир со своим мужем, облачившись в костюм легковооружённого кавалериста. На исходе кампании она ехала рядом с Бонапартом уже в форме генерала с треуголкой на прекрасной головке. Поляки понимали, что великий военачальник хочет иметь при себе красивую женщину, и Наполеон хотел лучшую из них.

Возможно, София была права. В облике Наполеона не было ничего отталкивающего. В тридцать семь лет он выглядел привлекательным, хотя рост составлял всего лишь пять футов и три дюйма. Последнее время он немного сутулился. На его широкой и сильной груди почти не было волос, что совсем не нравилось Марии, которая привыкла к густой седой шерсти, покрывавшей худосочную грудь графа. Необъятная грудная клетка переходила в узкую талию. Ноги с маленькими ступнями были красивы, руки — отточены и мускулисты. Ухоженные кисти рук имели прекрасную форму. Кожа была белой, лицо — свежего и здорового оттенка. Голова казалась очень большой, брови были широкими и редкими. Довольно жидкие волосы императора имели каштановый оттенок, уши были безупречной формы. Привлекательные голубые глаза таили в себе множество оттенков настроения — они могли быть и нежными, и суровыми, и беспощадными. Уголки красивого рта с прямой и тонкой линией губ в трудные периоды жизни клонились вниз. Глубокая впадина под нижней губой делала более рельефным упрямый подбородок. Греческий нос отличался безупречностью, зубы — здоровьем и белизной: они никогда не беспокоили его. Каждая черта в отдельности была выше всяких похвал, однако в целом получалась противоречивая картина. Но когда его лицо светилось любовью или страстью — называйте как хотите, — когда глаза излучали нежность, он был прекрасен. Именно такое лицо видела всегда Мария Валевская.