Александр Сегень - Тимур. Тамерлан

Тамерлан забил левой рукой, разбрызгивая повсюду шибко пахучее розовое масло, сквозь аромат которого, как почудилось Искендеру, всё равно пробивался мертвецкий дух. Шамсуддин громко приказал слугам как можно скорее вытаскивать хазрета из серебряного чана, служившего ванной, и насухо обтирать его. Слугам пришлось повозиться. Тело Тамерлана, скользкое от розового масла, было непослушным, к тому же сам властелин, как бык, ужаленный дюжим слепнем, брыкался и мычал что есть мочи. Лишь с огромными усилиями его удалось вытереть, обрядить в два халата — полотняный и парчовый, и уложить в постель. Он продолжал дико мычать, хватая себя левой рукой то за рот, то за горло. Сбежавшиеся лекари долго не могли с точностью поставить диагноз и наконец поставили самый простой — потеря речи.

В это воскресенье, 2 ноября 1404 года, глава испанского посольства, магистр богословия дон Альфонсо Паэса де Санта-Мария, сидя в одной из комнат Синего дворца, потихонечку предавался пьянству в компании с личным гвардейцем короля Энрике, доном Гомесом де Саласаром. Наложницы, Гириджа и Афсанэ, были при них, равно как и наложницы придворного кастильского писателя дона Руи Гонсалеса де Клавихо, который тем временем сидел в соседней комнате и описывал подробности праздника, устроенного две недели тому назад старшей женой сеньора Тамерлана, биби-ханым Сарай-Мульк. Писание отвлекало его от ноющей печени, и он увлечённо выводил строку за строкой: «А сей шатёр снаружи и изнутри был украшен весьма красивою вышивкой. В нем две двери, одна за другой; первая дверь — из тонких красных прутиков, переплетённых меж собою и покрытых снаружи лёгкой шёлковой тканью розового цвета. Сия дверь была сделана так, чтобы и в закрытом виде сквозь неё мог протекать воздух и чтобы те, кто находился внутри, могли наблюдать за происходящим снаружи, сами же оставаясь невидимыми. А перед этою дверью была другая, такая высокая, что в неё мог бы въехать всадник на коне, отделанная позолоченным узорным серебром с эмалью и инкрустациями из лазури и золота тонкой работы. Отделка была столь искусная, что подобную трудно встретить и в той земле, и в христианских странах. На одной двери был изображён святой Пётр, а на другой — святой Павел, держащий в руках покрытые золотом книги. Обе сии двери, как сказывают, Тамерлан нашёл в Бруссе [172] Брусса (ныне Барса) — с 1326-го и до падения Константинополя в 1453 году — столица Османского государства. , когда разграбил турецкую казну.

Перед описанными дверями, посреди шатра, стоял ковчежец, похожий на маленький шкаф, в нем хранились серебро и посуда. Сделан он был из золота и разными способами богато отделан эмалью. Высотою он по грудь человеку, сверху гладкий, а по краям с мелкими зубчиками, покрытыми зелёною и голубою эмалью; шкафчик украшен каменьями и крупным жемчугом, в середине одной из стенок в окружении жемчугов и каменьев вставлен алмаз величиною с небольшой орех и округлый по форме, но не очень ясный. В шкафу — маленькая дверца, внутри — чашки, а поверху — шесть золотых кувшинов, украшенных жемчугом и каменьями.

Внизу, подле шкафа, стоял маленький столик, высотой в две пяди [173] Пядь — примерно равна 18 сантиметрам. , также отделанный множеством каменьев и отборнейшим жемчугом. Вместо столешницы у него служил изумруд, очень яркий и хорошего цвета, гладкий, как доска, длиною около четырёх пядей, а шириною в полторы пяди.

Перед этим столиком, похожим на блюдо, стояло дерево из золота, наподобие дуба. Ствол его в человеческую ногу толщиной, со множеством ветвей, раскинувшихся во все стороны, на ветвях листья как у дуба. И возвышалось оно в человеческий рост над блюдом, стоящим рядом. А плоды его были из светло-розовых и красных рубинов, изумрудов, бирюзы, сапфиров, крупного отборного жемчуга, удивительно яркого и круглого, и все сии драгоценности повсюду украшали дивное древо, а на одной ветке сидело много маленьких разноцветных золотых птичек, отделанных эмалью, некоторые с распущенными крыльями, иные словно собирались слететь вниз, третьи как бы клевали плоды с дерева и в клювах держали рубины, бирюзу, прочие каменья и жемчуг…»

В этот миг стук в дверь прервал работу писателя.

— Прошу вас, войдите! — отозвался де Клавихо.

— Добрый вечер, дон Руи Гонсалес, — сказал на своём смешном испанском входящий в комнату Мухаммед Аль-Кааги. Пожив здесь, среди своих, он стал говорить с куда большим чагатайским акцентом, чем раньше. — Я не помешал вам?

— Это не страшно. Присаживайтесь.

— Некогда, дон Гонсалес. Прошу вас срочно собираться. Может быть, сегодня же вы и ваши соотечественники отправитесь в далёкий путь на свою родину, а я желал бы поехать с вами.

— А что случилось?

— Пятнадцать минут назад я виделся с личным секретарём сеньора Тамерлана, — отвечал Мухаммед с самым взволнованным видом. — Незадолго до нашей встречи у самаркандского государя отнялась речь. По-видимому, китайский поход не состоится. Великий Тамерлан при смерти. Ваши друзья не вполне понимают важность момента. Они, кажется, пьяны. Ступайте и растолкуйте им. Нельзя терять ни минуты. Если сеньор умрёт, вас могут ещё очень и очень долго не выпустить из Самарканда, дабы вы не растрезвонили о кончине великого хозяина Востока.

— Я всё понял, Мухаммед, — сказал де Клавихо. — Организуйте наших слуг, а я сейчас заставлю дона Гомеса и дона Альфонсо очухаться. Эти пьянки полностью выбили их из нормальной колеи.

Через полчаса, наряженные в лучшие чекмени из подаренных Тамерланом, послы короля Энрике явились на царскую половину дворца Кок-Сарай, дабы предстать перед умирающим государем и ещё раз просить его, чтоб отпустил домой. Дону Гонсалесу с трудом удалось заставить своих соотечественников оторваться от столь важного занятия, как питие вина и пение кастильских застольных песен, привести их в более или менее опрятный вид и потащить за собой на аудиенцию. Мухаммед Аль-Кааги шёл впереди испанцев, расчищая путь сквозь снующую толпу каких-то слуг, нукеров, лекарей и секретарей, заполнивших огромную залу, из которой вели коридоры в покои государя. Но у дверей в эти коридоры стояла стража, которою распоряжались какие-то воинственного вида юноши. Увидев их, Мухаммед опешил — мало того, что они были пьяны и едва ли не так же, как дон Альфонсо, мало того, что среди них был восемнадцатилетний сын Мираншаха, опозоренный на курултае Султан-Мухаммед, но гораздо более удивительно было увидеть здесь совсем неожиданную личность — Султан-Хуссейна. Того самого Тамерланова внука, который совершил предательство во время осады Дамаска, был схвачен, бит палками, затем снова бежал и вот уж три года наводнял империю деда слухами о своём грядущем величии и походе на Самарканд.