Александр Сегень - Тимур. Тамерлан

Спущенные на верёвках пленники кое-как разместились. Было тесно, но терпимо. Оставалось радоваться бегству троих человек позапрошлой ночью. На Востоке ещё в древнейшие времена поняли, что худшим врагом человека является человек, особенно если ты находишься вместе с ним в ограниченном пространстве на более или менее длительный срок. Ты не можешь разогнуться, ты обязан вдыхать его отвратительные испарения, он впивается локтями или коленями тебе в живот и в спину. И так день за днём, неделя за неделей. Все обречённые на взаимное безвылазное сидение на дне затхлой дыры или тихо сходят с ума, или превращаются в бешеных зверей.

Тюрьма в селе Махан оказалась достаточно просторной для девяти пленников. Кое-как они устроились на глиняном полу, предвкушая глубокий сон. Но оказалось, что они рано радовались. Наверху, над краем ямы, появилось чьё-то плохо различимое лицо и раздалось отвратительное хихиканье. Сначала Тимуру показалось, что это пришёл позлорадствовать какой-нибудь местный убогий негодяй.

Тимур ошибся.

Хихикающее существо вытянуло над ямой руку. Кажется, эта рука что-то держала в своих землистых пальцах. Пальцы разжались, и Тимур услышал, как что-то шлёпнулось ему на сапог. Он сразу понял, в чём дело, — скорпион! Эмир не растерялся и каблуком другой ноги раздавил насекомое.

Но то было лишь начало. По приказу Али-бека пленников круглосуточно засыпали насекомыми. Не только скорпионами. В ход шла всякая нечисть, крупная и мелкая, всякая, даже такая, названия которой сидящие на дне ямы не знали.

Интересно, что более всего в этом пыточном развлечении усердствовали дети. Их можно было понять, ведь это очень весело, ты притаскиваешь из дому или из конюшни пригоршню каких-нибудь жуков, швыряешь вниз, и там начинается бешеное шевеление и раздаются сдавленные вопли здоровенных дядек.

Скорпионы и каракурты в это время года неядовиты, но когда тебя осыпают ими сверху, невольно охватывает ужас. Реальные неприятности доставляла мелкая кровососущая, неядовитая гадость. В полумраке тюремного дна её трудно было отыскать и раздавить. Она пропитала одежду, набилась в обувь, засела в бородах и бровях. Почти невозможно было уснуть, мелкие болезненные укусы нарушали самый глухой сон.

Уже на второй день пришлось сорвать с себя одежду, ибо она не столько защищала от насекомых, сколько предоставляла им жилище. Теперь все сидели голые, почти сплошь покрытые ноющими расчёсами.

Самой страшной пыткой была невозможность ответить на вопрос, сколько всё это будет длиться.

— Что ему от нас надо? — рычал Байсункар, раздирая ногтями искусанные лодыжки.

— Денег, — отвечал Тимур.

— Денег?

— Он знает, что за нами охотится Ильяс-Ходжа, и, поймав нас, очень обрадовался. Он надеется нас выгодно продать. Мы будем сидеть здесь, пока он не сговорится с царевичем о цене.

— Но ещё неделя, и мы выйдем отсюда без кожи.

— Его не расстроит, если мы останемся без головы.

Ещё в первый день заключения Хуссейн объяснил Тимуру, откуда он знает Али-бека и почему тот к нему так неравнодушен. Оказывается, года полтора назад у того вышел спор с его соседом Мубарек-беком относительно каких-то пастбищ. Не умея договариваться и не желая устраивать кровопролитие между родами, старейшины постановили обратиться к человеку постороннему, уважаемому и незаинтересованному, с просьбой разрешить этот спор по справедливости. На свою беду, владетель Балха согласился это сделать. Он присудил пастбища Мубарек-беку.

Выслушав этот рассказ, Тимур заметил:

— Всё ясно. Схватил он нас затем, чтобы нажиться. Осыпает насекомыми, чтобы отомстить за твоё справедливое решение. Плохи наши дела.

Но даже говоря эти слова, в глубине души Тимур не унывал. Приступ неуверенности в себе, который он испытал у степного колодца, прошёл бесследно. Чуть ли не со смехом вспоминал теперь о нём сын Тарагая.

Между тем один из нукеров скончался — то ли от потери крови, то ли от невыносимых страданий, то ли от безысходности, а скорей всего — от всего вместе. Об этом снизу было сообщено тому хихикающему негодяю, что бросил в яму первого скорпиона. Он же раз в день при носил несколько сухих ячменных лепёшек. Услышав о смерти одного из заключённых, хлебонос исчез, и через некоторое время наверху появилась широкая физиономия самого Али-бека и послышался его недовольный голос:

— Кто тут у вас притворяется мёртвым?

Ему указали на безжизненное тело. Но сверху трудно было разглядеть что-либо в вонючей полутьме. Али-бек велел своим людям опустить вниз верёвки, дабы можно было поднять умершего наверх.

— А вы что там, сидите голые? Баню себе устроили, да? — захохотал Али-бек и с этим хохотом и удалился.

Несмотря на то что хозяин Махана выказал полнейшее презрение к тем, кто сидит в его зиндане, насекомых стали бросать реже. Очевидно, крабнолицый рассудил, что за живых эмиров Ильяс-Ходжа заплатит больше, чем за мёртвых, так что с убийством спешить не имеет смысла.

И потянулись бесконечные дни. Заключённым в глиняной ступе казалось, что и само число их бесконечно.

Темна, тепла самаркандская ночь.

Листва ночного сада черна.

Тьма под деревьями подобна

спёкшейся крови.

Высокий глухой дувал, огораживавший громадный сад, принадлежащий Джафару ибн-Харани, богатейшему торговцу палийскими пряностями, в ярком свете луны казался белым. Звенящая, сверхъестественная тишина стояла в плавно изгибающемся канале переулка. Могло показаться, что это место просто-напросто необитаемо. Или служит обиталищем теней: на белой стене бесшумно появились три одинаковые фигуры. У всех были высоченные колпаки, расширяющиеся к земле одежды, в руках они несли посохи. Одинаково переваливаясь с ноги на ногу — так люди не ходят, — они проплыли вдоль дувала к тому месту, где в нём имелась укромная калитка.

Три дервиша, единым махом перебежав переулок, сгрудились возле неё. Один из посохов несколько раз условленно ударил в одну из медных полос, которыми была обита калитка. Удары посоха были внутри поняты правильно, более того, их ждали: калитка отворилась почти мгновенно. Три дервиша утонули в открывшемся проёме, три отдельные тени слились с основным телом ночи.

И уже через мгновение ничто в переулке не напоминало о таинственном видении. И даже если бы нашёлся случайный свидетель его, то, протерев глаза, он, скорей всего, решил бы, что ему померещилось.

В доме торговца пряностями собрались богатые горожане. Купцы, муллы и даже несколько высокопоставленных городских чиновников. В частности, верховный мераб [32] Мераб — чиновник, управлявший в городе или по всей стране (верховный мераб) каким-либо хозяйством. В данном романе — управляющий всеми каналами, прудами в Чагатайском улусе. Абу Саид и помощник городского казначея Султанахмед-ага. Они сидели полукругом в укромном покое, убранном двумя слоями туркменских ковров. Посреди стояли подносы с фруктами и сладостями и несколько серебряных кумганов с щербетом [33] Щербет — фруктовый прохладительный напиток. . Верховный мераб и владелец четырёх оружейных лавок Джамолиддин пользовались услугами превосходных пешаварских кальянов. Под белым потолком висело полупрозрачное облако сладковатого запаха.