Александр Сегень - Тимур. Тамерлан

Положив ладонь на рукоять меча, Хурдек и-Бухари наклонился к уху Абу Бекра:

— Если мы сейчас ударим по ним, то опрокинем, и у нас останется время, чтобы оторваться от погони.

— Это последняя возможность свернуть с гибельного пути, но мы ею не воспользуемся, — сказал в ответ трепальщик хлопка, и голос его звучал обречённо. Он плоховато сидел в седле и вообще выглядел подавленным.

Стоявший чуть в стороне Маулана Задэ, словно почуяв, что за его спиной происходит что-то ненадлежащее, хищно обернулся, и оба великовозрастных товарища его внутренне вздрогнули под его взглядом.

— Я не хотел ехать, я знал, что мне нельзя сюда ехать, я знал, что меня могут убить, если я приеду сюда... и вот я здесь, — прошептал Хурдек и-Бухари.

Но как часто случается в жизни, ожидания сербедарских вождей не оправдались. Уже очень скоро они сидели за огромным и роскошным дастарханом. Особенно поражало воображение то, что устроен он был в голой местности, вдали от дворцовых кухонь и кладовых.

На самом почётном месте сидели, конечно, братья-эмиры Хуссейн и Тимур. Для них специально были доставлены сюда невысокие ширазские костяные троны. По правую руку от Хуссейна получили приглашение сесть Хурдек и-Бухари и Абу Бекр, по левую, здоровую руку Тимура — Маулана Задэ и главный самаркандский мулла Али Абумухсин, которого сербедары сочли необходимым взять с собой для того, чтобы он ходатайствовал за них.

Они были уверены, что он постарается убедить эмиров, что сербедары совсем не звери и всё, что они делали в городе, делали ради высшей справедливости и порядка. А уверенность эта была основана на том, что все родственники Али Абумухсина были схвачены с обещанием, что их задушат, если до города дойдёт слух о гибели сербедарских вождей.

Не только эмиры облачились в те одежды, которые считались сугубо праздничными. Великолепно выглядели все их военачальники и телохранители. Сверкали шелка, красные и зелёные сафьяны, ветер ворошил мех дымчатых роболиных хвостов на шапках тысячников и седых бобров на воротниках визирей. То здесь, то там мелькали украшенные серебром высокие тюбетейки знатных гостей и расшитые золотом чалмы мулл. Даже в ушах прислужников подрагивали золотые серьги — признак принадлежности к ханскому двору.

Если о тех, кто сидел вокруг стола, ещё можно найти какие-то слова, хотя бы отдалённо отражающие великолепие того, что было на самом деле, то о том, что имелось на столе, умнее умолчать, ибо казалось, все яства мира были собраны здесь.

Конечно, самаркандские гости были и покорены и подавлены. Но это было лишь начало. Стоило эмиру Хуссейну поднять первую чашу и произнести подобающие случаю слова, как началась настоящая вакханалия чествования победителей.

Всеми признанный полководец и герой Мансур, старинный соратник эмира Тимура, поднял драгоценный Китайский фиал, полный драгоценного же хорасанского Вина, и произнёс восторженную речь, призванную выразить невыразимое восхищение воинской доблестью и военачальнической изобретательностью славного Хурдека И-Бухари. Ибо именно в его голове родился небывалый, дерзкий и непостижимый план истребления чагатайской конницы хлопковым огнём.

Стрелок из лука был, несомненно, польщён, он много слышал о благородном Мансуре и среди прочего слышал То, что этот человек не способен говорить того, чего он Не думает.

Не успели отзвучать похвальные крики, как вознесён был сосуд, ещё более драгоценный, чем первый, и возносила его рука Масуд-бека, племянника эмира Хуссейна.

Предметом, на который он решил направить своё красноречие, был гигант Абу Бекр. Что было бы с городом, говорил молодой дипломат и хитрец, что было бы с городом, Когда бы в трудную минуту не отыскался среди его жителей Тот, о ком идёт речь. Староста квартала трепальщиков хлопка, человек, не вознесённый по рождению к вершинам власти, показал, что по совести он вполне этого достоин. Ибо ему подчинились не только трепальщики, но и горшечники, медники, шорники, харчевники... и Масуд-бек не поленился сделать то, что поленимся сделать мы, дабы не утомлять внимание читателя: он назвал более пятидесяти видов ремёсел, представители коих охотно встали под мощную и справедливую руку достославного Абу Бекра.

Ещё более мощный, чем в первый раз, взрыв всеобщего восхищения взметнулся над дастарханом.

Пришла очередь Маулана Задэ. Ему славословий и приветственных криков досталось несколько меньше, чем его товарищам. Почему? Потому что восхвалял его, бывшего духовного деятеля, кешский мулла. Он очень старался, но делал это без чаши с вином в руках, ибо не пристало мулле прилюдно осквернять себя тем напитком, что был проклят и отринут самим пророком. Естественно, отставили свои чаши и все прочие гости. В данной ситуации их радость получилась чуть менее искренней, чем хотелось бы.

Хурдек и-Бухари и Абу Бекр отметили это и, как это часто водится между людьми, сочли случившееся справедливым. Вот, даже эти люди, столь удалённые и по времени, и по месту от сути событий, поняли, что стрелок из лука и трепальщик хлопка должны быть поставлены несколько выше бывшего богослова.

Надо тут, конечно, принять во внимание и выпитое вино. А пилось оно из очень больших чаш.

Конечно, тремя этими превознесениями дело не закончилось. Захотели сказать и многие другие. Говорили очень хорошо: и не слишком длинно, и очень длинно, красочно и цветисто, одним словом, говорили по-разному. Но все — о дорогих гостях-сербедарах.

Если в самом начале пиршества те ещё немного сомневались, что бояться им нечего и что их не убьют, то ближе к его окончанию Хурдек и-Бухари вместе с Абу Бекром плюнули бы в лицо человеку, попытавшемуся утверждать, что все присутствующие здесь во главе с эмирами — не их лучшие друзья.

Кстати, члены сербедарской свиты также были приглашены к дастархану и накормлены и напоены ничуть не хуже, чем их вожди. Они не радовались, когда им накануне сказали, куда они должны будут отправиться, теперь же они понимали, какие они были глупцы.

В самый разгар пира, когда Хуссейн наклонился со своего костяного трона к Хурдеку и-Бухари с тем, чтобы сказать очередную любезность, Тимур сделал то же самое по отношению к Маулана Задэ. С одним отличием — он сказал ему не любезность:

— Вас всех пригласят и на завтрашний пир. Но уже без охраны. Не приезжай.

На лице бывшего богослова не дрогнул ни один мускул, но внутри у него вспыхнула радость — он наконец понял, в чём заключался смысл происходящего. Теперь ему было ясно, что бояться действительно нечего.

Тимур поднял голову и спросил:

— Они приехали?

Хуссейн мрачно кивнул: