Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

Со стороны Манежа к Боровицкой башне Кремля тянулась бесконечная лента щеголевато одетых командиров Красной армии всех родов войск. Сдержанные голоса, крепкие рукопожатия, скрип сапог, ременной портупеи. Запах гуталина, — хотя всем было рекомендовано чистить сапоги с вечера, — и одеколона «Шипр» мешался с терпким запахом прелой листвы и раскрывающихся почек в весеннем воздухе Александровского сада. Со стороны Москвы-реки повевало сырым ветерком, в его порывах трепетал красный флаг над зеленым куполом здания Верховного Совета. Небо голубело, и по этой радостной голубизне нестерпимо яркое солнце склонялось к закату, щедро высвечивая единственное облачко, бог весть откуда взявшееся на совершенно чистом небосводе, точно заблудившийся корабль в безбрежном океане.

Матов влился в поток командиров и сразу же почувствовал, как все его тело пронизали токи той суровой торжественности, которая охватывает военного человека перед решительной минутой. Тут было что-то от тех ощущений, которые он испытал перед первой атакой батальона на высоту, занятую японцами. И что-то другое, еще им не вполне осознанное, но могучее, схожее, пожалуй, с тем ощущением, которое испытывал в детстве, глядя на ледяной панцирь моря, разбитый весенними ветрами, пришедший в движение от края и до края в треске и шуме сталкивающихся льдин. Ярко светит почти незакатное солнце, носятся над прибрежной полосой неподвижной воды сварливые чайки, тяжелые бакланы чертят пунктиры на ее поверхности; на льдинах, уплывающих в неведомое, темнеют туши тюленей. И так хотелось ему, мальчишке, очутиться на одной из льдин и плыть вместе с тюленями куда-то вдаль, плыть далеко-далеко, в неведомую страну Груманд, и еще дальше — на самый край света, в еще более неведомую Мангазею. Он бы, наверное, и вспрыгнул на одну из льдин, но знал, сколь обманчива их кажущаяся устойчивость, сколь коварны ветры и море, ведь именно о сю пору чаще всего гибнут рыбаки, захваченные в море начавшимся ледоломом и ледоходом.

Матов в Кремле впервые. Да и подавляющее большинство выпускников академий тоже. Все вертят головами, спрашивают друг у друга вполголоса, где Царь-пушка и Царь-колокол, и уж совсем тихо о том, где окна, за которыми работает Сталин. Но вдоль пути стоят кремлевские курсанты с винтовками с примкнутыми штыками, в длинных шинелях и буденовках с красно-синей звездой на них, сурово и молчаливо провожая молодыми глазами каждого проходящего мимо.

Спросить бы у них, но у часовых спрашивать не положено, и поток командиров течет мимо к дубовым дверям дворца, возле которых тоже стоят суровые и молчаливые курсанты.

Каждый год с некоторых пор происходят в Кремле встречи руководства страны с выпускниками академий, и сколько уж раз в киножурналах показывали эти встречи, но впервые Матов и его товарищи сами оказались как бы в центре внимания всей страны. Вон и кинооператоры крутят ручки своих громоздких кинокамер, встречая поднимающихся по широкой мраморной лестнице командиров. И они, заметив кинокамеры, подтягиваются, лишний раз пробегают пальцами вдоль ремня, сдвигая складки гимнастерки к позвоночнику, стараясь смотреть прямо перед собой, но глаза сами по себе предательски косят в холодное и внимательное око кинокамер.

— Красотища-то какая, — прошептал идущий рядом с Матовым капитан Карпов. — Это же сколько нужно мастеров, чтобы такое содеять!

— Мужики, гляньте: начгенштаба Жуков, — показал глазами на группу генералов капитан Ордынцев. — Это он японцам накостылял на Халхин-Голе.

— Это который? — спросил кто-то.

— Да вон тот, что справа! Подбородок еще раздвоенный такой. Генерал армии, Герой Советского Союза, — пояснил Ордынцев. И добавил уважительно: — Суровый мужик: кишки у подчиненных вымотает, а своего добьется.

Рассаживались согласно билетам. Нарочно или так уж вышло, но каждая академия сидела плотно, отличаясь от других цветом петлиц и эмблемами, а что касается летчиков и моряков, то фасоном и цветом формы. Матов все оглядывался по сторонам, стараясь запомнить каждую мелочь, чтобы потом рассказать Верочке и ее родителям, и дивился, каким великолепием окружали себя когда-то цари, а теперь все это принадлежит…

— Товарищи командиры! — раздался зычный голос, обрывая сумбурные размышления Матова.

И все разом смолкло, а затем с коротким гулом подняло зал на ноги: из боковой двери показался невысокий человек в сером кителе, за ним на некотором расстоянии еще человек двадцать — все узнаваемые лица и в то же время какие-то не такие, как на портретах. И Сталин не такой, и Калинин, и Молотов, разве что Буденный со своими усищами, да маршал Тимошенко, которого Матов видел вблизи несколько раз во время дежурств в Генштабе в начале сорокового, а затем на Карельском фронте.

Вечер открыл маршал Тимошенко. Затем предоставил слово Сталину. Все присутствующие, затаив дыхание, следили за тем, как Сталин медленно поднялся из-за стола президиума, обогнул его и встал за трибуну. Он положил руки на края трибуны, внимательно оглядел зал, заговорил. Глуховатый голос его наполнил зал, вторгся в сознание каждого сидящего в нем, захватил и повел.

— Вы вернетесь в армию, в которой отсутствовали три-четыре года, и не узнаете ее, — говорил Сталин, и Матов, который каждый год летом возвращался в армию и видел все перемены, которые там совершались, поверил, однако, Сталину, что что-то с этой армией случилось за последние месяцы такого, что сделало ее совсем другой, неузнаваемой. Не исключено, что он, Матов, бывая в армии, просто не сумел разглядеть тех перемен, которые в ней происходили постоянно, потому что смотрел на нее в упор, а не как Сталин — сверху, издалека, откуда она охватывается взглядом вся целиком, а не отдельными частями. Но он все-таки видел и помнил, как быстро менялись войска, вступившие в войну с финнами в последний день ноября тридцать девятого, так почти ничего и не добившиеся за целый месяц. Но затем — за месяц же! — действительно изменившиеся неузнаваемо, сумели прорвать оборону, которая поначалу казалась непрорываемой. Нет, люди оставались теми же, но они получили новые пушки и танки, их стали поддерживать мощные авиационные соединения, они вне фронта прошли соответствующую подготовку, научились пользоваться этими пушками-танками, взаимодействовать друг с другом, а в результате обрели уверенность в своих силах, обрели решительность. Так что все может быть.

А Сталин, между тем, продолжал:

— Вы приедете в части из столицы, вам красноармейцы и командиры зададут вопросы: почему побеждена Франция, почему Англия терпит поражение, а Германия побеждает? Действительно ли германская армия непобедима?