Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

— Тем, что я поначалу как-то не связал все это в одну цепь, — заторопился капитан Обут. — Согласитесь, трудно поверить, что летчики, воевавшие в Испании, награжденные за это, вдруг могут оказаться немецкими шпионами.

— А вам не приходило в голову, что шпионаж и вредительство — вещи несовместимые, что шпион для его хозяев значительно ценнее элементарного вредителя?

— П-приходило, но я как-то… И потом, ваш предшественник не разделял эти понятия, он считал, что они вполне совместимы.

— Вот вы дальше свидетельствуете, что Кукушкин самолично склонял вас к вредительству, заставив вас отнести бомбосклады и склады ГСМ на значительное расстояние от стоянок самолетов. Вы утверждаете, что это снизило боеготовность полка и охраняемость объектов, что на это ваше замечание Кукушкин будто бы ответил, что это не имеет никакого значения, при этом вы утверждаете, что под словами «не имеет никакого значения» Кукушкин имел в виду именно боеготовность полка, а не расстояние складов от самолетов. Вы и сейчас настаиваете на этом утверждении?

— Я… я не вполне понимаю, что вы от меня хотите, товарищ следователь? Все мои показания — плод размышлений после того, как стало известно о секретной деятельности комполка и некоторых других его сообщников. До этого мне и в голову не приходило, что такое возможно.

— Но многим вашим товарищам подобные мысли в голову так и не пришли ни до, ни после ареста полковника Кукушкина. И я могу насчитать несколько лично ваших упущений по службе, которые в свете минувших событий у вас в полку можно квалифицировать как шпионаж и вредительство, а ваши свидетельства — как попытку отвлечь следствие от себя и направить его по ложному пути.

Лицо капитана Обута на глазах превратилось в белую маску, на лбу и висках выступили капельки пота. Он открыл и беззвучно закрыл рот. Казалось, что он вот-вот потеряет сознание.

— Успокойтесь, капитан, — произнес Дудник насмешливо. — Я не собираюсь предъявлять вам обвинения во вредительстве и других смертных грехах. Я просто уточняю ваши показания. Так вы все еще настаиваете на них?

— Я… я не знаю, — пролепетал Обут. — Я совершенно не понимаю, что вы от меня хотите, товарищ следователь.

— Странно, — качнул Дудник лобастой головой. — Что касается моего предшественника, то вы сразу же и очень хорошо поняли, чего он от вас хочет.

Дудник нажал кнопку, вошел сержант.

— Проводите капитана в соседнюю комнату. Предложите ему чаю, дайте бумагу и чернил, и пусть он еще раз изложит свои показания. — И уже к Обуту: — Советую вам хорошенько подумать, прежде чем взяться за перо. Мне не нужны ваши рассуждения и подозрения, мне нужны факты, одни только факты и ничего больше. И помните об ответственности за дачу ложных показаний. Через пару часов мы с вами встретимся вновь. — И проводил глазами поникшую фигуру капитана.

Когда за комроты закрылась дверь, Дудник вызвал адъютанта эскадрильи капитана Макарова. Показания капитана были практически идентичны показаниям Обута, и разговор с ним оказался почти копией предыдущего разговора, и вышел он в сопровождении сержанта «пить чай» таким же поникшим и ничего не соображающим.

Сложнее, казалось Дуднику, пойдет у него разговор с майором Творожковым, секретарем парторганизации полка, заместителем Кукушкина по летной подготовке. Этот никаких показаний следователю Колыванько не давал, зато на партийном собрании полка, где исключали арестованных летчиков и технарей из партии, превзошел даже Колыванько в обвинениях и наговорах. И все эти обвинения и наговоры начинались словами: «я уверен», «мне кажется», «не вызывает сомнения», но ни одного факта, ни одного веского довода, подтверждающих шпионаж и вредительство.

На самом деле все получилось наоборот.

— Вот передо мной копия протокола партийного собрания вашего полка, на котором были исключены из партии полковник Кукушкин и его подельники, — начал Дудник голосом, каким говорят прокуроры: жестким, размеренным, не допускающим сомнений. — Здесь подробно изложены ваши выступления с обвинениями в адрес исключаемых из партии. Ни одно из этих обвинений не имеет юридической силы. Я попрошу вас… сейчас… пройти в другую комнату и изложить ваши обвинения на бумаге. Подробно, с фактами шпионской и вредительской деятельности известных вам лиц. Прошу… вон в ту дверь, — показал Дудник рукой на боковую дверь, где уже корпели над бумагой комроты и адъютант эскадрильи.

Майор Творожков попытался приподнять со стула свое крепко сбитое тело, но не смог этого сделать и безвольно обмяк, во все глаза таращась на Дудника и дергая посеревшими губами.

— У вас есть вопросы? — будто не замечая состояния майора, спросил Дудник, роясь у себя в столе.

— Я… У меня нет никаких фактов, това… гражданин следователь.

— Как это — нет никаких фактов? — деланно изумился Дудник. — Вот же вы говорите, что полковник Кукушкин давно был замечен вами в своей шпионской и вредительской деятельности, что последние катастрофы в полку напрямую связаны с этой деятельностью, что вы давно собирались вынести вопрос об этой деятельности на партийное бюро полка, но действия НКВД опередили ваше намерение. Вот вы и опишите, что вы замечали, когда и при каких обстоятельствах.

— Я ничего не замечал, гражданин следователь. Но меня вызвали в политотдел дивизии и сказали, каким образом строить собрание и на каких фактах. Мне даже там выдали так называемую «рыбу» — типовой протокол подобного собрания с типовыми обвинениями. Я просто следовал этому протоколу. Вы же сами понимаете, что существует порядок, в соответствии с которым члена партии судить не рекомендуется, что он еще до суда должен быть исключен из партии. Все остальное — одни лишь предположения и догадки. Ведь не станет же НКВД арестовывать без всякого основания, значит, были основания… Не так ли? — все более приходил в себя и оживлялся майор Творожников. — Я уверен, что вы и сами, так сказать, принимали участие… в том смысле, что и в ваших рядах обнаруживались предатели и заговорщики, но в интересах следствия, так сказать, не все факты и тому подобное… — И замер в ожидании, как собака, почуявшая дичь.

— Вот и напишите все, что вы мне только что сказали. В мои планы не входит сдерживать вашу фантазию, майор.

— Это невозможно! — воскликнул майор Творожников, и лицо его из мелового превратилось в свекольное. — Это совершенно невозможно! — еще раз воскликнул он. — Есть инструкции ЦК, есть рекомендации… — вдалбливал он в голову непонятливому следователю. — Да что я вам говорю! Ведь вы и сами хорошо знаете, какое существует положение! Вы представляете, какое… какая обстановка возникнет… Это совершенно исключено! И потом… — Майор вдруг приосанился, вскинул круглую голову с обозначившейся лысиной, отчеканил: — И потом, я вам заявляю, что буду жаловаться на ваши действия в вышестоящие партийные органы.