Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

Вдруг на окно Кукушкиных легла чья-то тень. Она то склонялась, то выпрямлялась, что-то делая на подоконнике. Артемий, с жадным напряжением вглядываясь в эту тень, никак не мог понять, чья она и что может там делать. Он хорошо видел эту комнату своей цепкой зрительной памятью: у окна стол, чтобы подойти к окну, стол надо отодвинуть, цветов на окне нет, подоконник узкий, поставить на него можно разве что стакан. Но вот тень в последний раз склонилась к окну, рука коснулась газеты — та чуть колыхнулась, и тень исчезла. И все-таки Дудник испытал облегчение при виде этой спокойной и деловитой тени: значит, там надеются и верят, что все обойдется. А верить они могут только ему, Дуднику.

Так он простоял еще минут десять — мутное световое пятно ни разу не шелохнулось, не посветлело, не потемнело. Закурив, Артемий зашагал прочь.

На западе догорала оранжевая заря, постепенно темнея и подергиваясь загустевшей кровью. Медленно, но неумолимо надвигалась ночь, накрывая землю черным одеялом. Ночь предстояла длинная, томительная, затем почти целый день, затем… Дальше Артемий не загадывал. У него уже случалось так: распишет в уме каждый свой шаг, каждое слово, а на поверку все выйдет не так, как расписывал.

Домой, в гостиницу, Артемий вернулся за полночь: от барака до гостиницы шел пешком. С отвычки гудели усталые ноги. Хотелось есть. Он спустился в буфет, работающий круглосуточно, чтобы шибко занятой служивый люд мог подкрепить свои силы в любое время суток, взял там несколько бутербродов с колбасой и сыром, три стакана чаю, пообещал заспанной буфетчице вернуть стаканы утром, отправился с подносом в свой номер. Там налил стакан водки, выпил залпом, съел бутерброды и выпил весь чай, разделся, сполоснулся кое-как над раковиной и, едва коснувшись головой подушки, уснул глубоким сном праведника.

До обеда четверг пролетел незаметно: совещание у начальства, чтение бумаг. После обеда минуты потянулись медленно, как коровы на выпасе, спотыкаясь на каждом делении ручных часов. В два Артемий проглотил обед в ведомственной столовке, в три сообщил своему помощнику, что идет на встречу со свидетелем, переоделся тут же, в своем кабинете, в гражданское, вышел из здания НКВД, пересек Круглую площадь и вскочил в проходивший мимо полупустой трамвай.

Он сидел на жестком сидении и смотрел на проплывающие мимо кварталы домов, сперва каменных, в несколько этажей, затем все ниже и все больше деревянных, пока не потекли мимо заборы, кусты сирени и жасмина и на повороте не открылся знакомый сквер. Он соскочил с трамвая, с бьющимся сердцем миновал первые кусты сирени и увидел Цветану, сидящую на той же самой скамейке, в том же самом выцветшем плаще и далеко не новых мальчишеских ботинках, оробел и с минуту стоял шагах в десяти, успокаиваясь и жадно вглядываясь в понурую фигуру девушки.

«Нет, ничего не получится, — думал он уныло, веря и не веря в свои сомнения. — Мне сорок один скоро, ей девятнадцать, и она почти на полголовы выше меня. Вот если она обернется… Нет, если вон та женщина с коляской свернет направо…»

Женщина с коляской свернула налево, и Артемий, глубоко вдохнув и выдохнув воздух, но совершенно бесшумно, вышел из своего укрытия и подошел к скамье.

— Здравствуйте, Цветана, — произнес он бодрым голосом, останавливаясь напротив девушки. — Давно ждете?

— Нет, я только что пришла, — ответила Цветана, испуганно глядя на него и поднимаясь со скамьи.

— Да вы сидите, сидите, — торопливо предупредил ее Артемий и сам опустился на некотором расстоянии от нее. И тут же потребовал: — Рассказывайте.

Цветана вздохнула и произнесла тихо:

— Мама ничего не хочет слышать. А брата я уговорила. — И посмотрела на Артемия с надеждой и опаской.

Опаску надо было рассеять, и Дудник принялся излагать Цветане план завтрашней встречи:

— Я сегодня же переговорю с вашим отцом, расскажу ему все, как есть, чтобы вам не пришлось тратить на это отпущенное на свидание время. Я думаю, что все будет хорошо. Сколько же можно, чтобы все было плохо и плохо! Так не должно быть! И потом вот что… Я думаю, что вам надо менять профессию. Вы же хотели, насколько мне известно, стать учительницей. Не так ли?

— Да.

— У вас семилетка и педагогическое училище, вы можете преподавать в младших классах. Как вы на это смотрите?

— А разве это возможно?

— Возможно. Это возможно потому, что я верю в невиновность вашего отца и его товарищей, я верю, что мне удастся доказать это своему начальству, а затем и в суде.

— Ах, как бы это было хорошо! — воскликнула Цветана и чуть подвинулась в его сторону, прижав к груди обе руки. — Мы бы так были вам благодарны!

— Дело не в благодарности, милая Цветана. Дело в справедливости.

— Я понимаю! Но ведь другой следователь, что до вас, он так не считал.

— Что поделаешь, — чуть потупился Артемий. — Люди везде разные и по-разному воспринимают свой долг.

— А вы завтра будете на свидании?

— Нет, не буду. Но чуть попозже встречусь с вашим отцом и поговорю с ним. Я уверен, что вы его переубедите.

— Я тоже почему-то уверена, — произнесла Цветана, и впервые улыбнулась Дуднику, хотя еще весьма робкой и несколько даже жалковатой улыбкой.

Артемий поднялся. Он бы и еще сидел и сидел здесь с Цветаной, но у него сегодня были новые встречи, и не только по делу Кукушкина.

Дудник глянул на часы, развел руками:

— Даже проводить вас, Цветана, я, к сожалению, не могу: у меня не осталось ни единой минутки свободного времени. Но я очень надеюсь, что мы еще встретимся с вами. Поверьте, я… — Артемий наткнулся на ее напряженный взгляд, смутился, достал из нагрудного кармана крошечный листочек бумаги со своим служебным телефоном.

— Если вам что-то понадобится срочно, позвоните мне, Цветана. Буду рад помочь. А насчет учительства — вы подумайте. Я это устрою. Всего вам доброго. — Повернулся и пошел к остановке трамвая, боясь оглянуться, боясь о чем-нибудь думать и видя лишь ее улыбку, в которой ему и так уже чудится слишком много…

— Что-то ты, майор, слишком долго ковыряешься с делом Кукушкина, — недовольно произнес, гневно сведя широкие брови к переносице, начальник следственного отдела управления госбезопасности республики старший майор Хуцилава, едва Дудник переступил порог его кабинета. — Такая волокита нам не нужна: не те времена, майор.

Хуцилава говорил медленно, очень тщательно процеживая слова сквозь густую завесу усов, как это делают многие нерусские люди, желающие хотя бы речью не слишком выделяться среди остальных.

— Наша задача четко сформулирована товарищем Берия, продолжал он, — и заключается в том, чтобы исправить те нарушения, которые допустил Ежов и его преступная клика.