Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

Утром члены кабильдо, алькальд и рехидоры направились в собор и расположились там, как будто бы они явились на проповедь.

Епископ как ни в чем не бывало вышел из ризницы и спросил их, с чем они пришли к нему? Встал нотариус города и прочел требования горожан. Там не было ничего нового: они требовали, чтобы он не лишал их права исповеди, не мешал им жить, как они этого сами хотят, а главное — чтобы не принуждал их освобождать индейцев от рабства. В ином случае они откажутся перед папой и королем признать его главой своей церкви!

Лас-Касас очень спокойно и мягко ответил им, что считает их своими детьми. Он не хочет нанести никакого ущерба ни им, ни их имуществу и хочет только спасти их души. Вдруг один плантатор, не поднимаясь с места и не снимая шляпы, нагло прервал его:

— Не кажется ли сеньору епископу, если его так беспокоит состояние наших душ, что он должен был прийти со своими уговариваниями к нам, в кабильдо?

— Послушайте, вы, как вас там, — не сдерживая гнева, вскричал Лас-Касас, — и вы все, что находитесь здесь у меня, сидящие в шляпах! Если бы я хотел просить у вас что-либо из вашего имущества, то я пошел бы к вам говорить с вами у вас дома. Но я хочу говорить с вами о ваших душах, поэтому вы пришли ко мне, в церковь, ибо здесь — мой дом! И вы всегда придете ко мне, если считаете себя настоящими христианами!

Он сказал это с такой силой и убежденностью, что никто не посмел ему возразить. Нотариус попросил назначить священников для исповеди.

— Хорошо! — ответил епископ. — Я назначаю каноника Перреру и всех доминиканцев.

Раздались возгласы недовольства:

— Мы не хотим каноника и доминиканцев! Доминиканцы во всем привержены вашим взглядам. Они сами нищие и не берегут чужого имущества!

— Хорошо, — снова сказал епископ. — Успокойтесь, я дам вам таких, каких вы просите! — и назвал одного священника из Гватемалы и монахов из монастыря ордена Милосердия. — Теперь вы довольны, наконец?

Пока шли эти переговоры, около собора собралось много горожан; они волновались и шумели. Наконец алькальд и члены кабильдо вышли из собора, и все разошлись. Но все же в городе было неспокойно. Монахи ордена Милосердия уговорили Бартоломе провести ночь у них в монастыре, чтобы не подвергаться опасности дома.

Усталый и измученный от ночного путешествия, от всех дневных волнений, Бартоломе вошел в келью и попросил Хасинте принести воды с вином и кусок хлеба; он ничего не ел и не пил целые сутки!

Едва он сделал первый глоток, как услышал страшный шум и крики. В монастырь ворвались вооруженные горожане, которые обнаружили связанных индейцев, лежавших на дороге.

Увидев себя в окружении разъяренных испанцев, размахивавших обнаженными шпагами, даже обычно спокойный Бартоломе замер от ужаса. Никогда еще смерть не была от него так близко, как сейчас, в свете факелов, в этой маленькой келье… Его теснили, ему кричали что-то, он видел бледные от страха лица монахов. Но Бартоломе сдержанно спросил:

— Чего вы хотите от меня в столь поздний час?

В невероятном гаме и шуме он разобрал, что его обвиняют в том, что индейцы связаны, что он и его монахи совершают беззакония!

— Сеньоры, — терпеливо, не повышая голоса, ответил Бартоломе, — не обвиняйте в этом никого, кроме меня! Я увидел дозор ранее, чем они меня. И я собственными руками связал их. Хотя они не выполнили вашего приказа, но вина лежит только на мне!

Один из жителей города, некий Пардо, возмущенно вскричал:

— Посмотрите сеньоры, каков мирный путь! Защитник и спаситель индейцев вяжет их, а на нас пишет доносы в Кастилию, что мы плохо с ними обращаемся!

— Да что с ним возиться, с этим бесстыжим епископом, — закричал другой. — Выкинуть его из города сейчас же ночью, а если не уйдет, найдется хорошая веревка и на него!

— Я не буду отвечать вам! — с гневом вскричал Бартоломе. — Я не хочу лишать бога права строго наказать вас, ибо эти оскорбления вы наносите ему, а не мне!

Хордан и Хуанильо, пробившиеся сквозь толпу, старались оттеснить рассвирепевших горожан от епископа. Но какой-то испанец замахнулся шпагой. В одно мгновенье Хуанильо своей грудью заслонил Бартоломе. Удар шпагой свалил Хуанильо на землю. Хордан ударил негодяя кулаком, и тот упал. Завязалось настоящее побоище. Монахам все же удалось вытолкать вожаков из кельи, а затем и из монастыря.

Бартоломе перевязал рану Хуанильо, но спасти его было нельзя.

— Хуанильо, сын мой! — не сдерживая слез, говорил Бартоломе. — О горе, ты погиб из-за меня!

Так прошла вторая ночь… Когда жители города узнали о смерти слуги, ими овладело смятение: ведь могли убить епископа! Алькальд немедля арестовал убийцу. Перед монастырем появились члены кабильдо, алькальд и рехидоры. Они пришли без оружия, без жезлов, даже без шляп. Они умоляли епископа простить их!

На третий день рождества в городе был устроен турнир в честь примирения епископа со своей паствой. Но Родриго Ладрада не очень доверял этим проявлениям мира:

— Погодите, Бартоломе, еще немного, и эти люди покажут нам свое лицо!

И он оказался прав. После турнира разгоряченные боем и вином испанцы — участники турнира — прямо на лошадях отправились к собору и кричали:

— Нищие бездельники! Скоро доберемся до вас! Берегитесь!

События последних дней убедили Бартоломе в том, что ему не удастся провести в жизнь «Новые законы». Тогда он решил пойти на самое меньшее: добиться сокращения непомерных податей, взимаемых с индейцев. Он написал в Мехико и просил прислать коронного судью для пересмотра подати.

В Сьюдад-Реаль прибыл судья. Он был неглупый человек и, ознакомившись с обстановкой в городе, сказал Лас-Касасу:

— Ваше преосвященство, вы знаете меня не первый день. И знаете, каково мое отношение к «Новым законам». Я вполне поддерживаю их, ибо лучше, чем кто-либо, за годы работы в Индии видел произвол и беззакония со стороны наших колонистов. «Новые законы» создавались учеными людьми, авторитет которых неоспорим. Но то, что именно вы принимали в «Новых законах» участие, делает их такими отталкивающими для всех колонистов Индии, в частности для Чиапаса. Как это ни глупо, но они считают, что вы действовали не столько из любви к индейцам, сколько из ненависти к испанцам. И все, что бы я ни делал, проводя «Новые законы», встретит сопротивление, ибо колонисты будут видеть в этом лишь ваше участие и влияние.

— Но что же делать? — спросил Лас-Касас. — Я не вижу выхода из этого тупика.