Екатерина Мелентьева - Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев

— Единственный выход, сеньор епископ, — ваш отъезд на то время, пока я буду здесь. Ибо, повторяю, что бы я ни делал: отбирал у них имущество, снижал подати, освобождал рабов, сажал в тюрьму — колонисты будут считать, что я все это делаю из уважения к вам, а не потому, что я королевский судья!

— Какая дьявольская слепота! — в сердцах сказал Лас-Касас. — Но не могу не согласиться с вами. Что вы можете мне предложить?

— Я не успел еще передать вам, что новый президент Аудиенсии Мексики приглашает ваше преосвященство в город Мехико на совещание епископов Индии. И если вы поспешите с отъездом, я буду вам очень признателен, ибо, пока вы в городе, повторяю, я ничего не смогу сделать!

Ночь перед отъездом из Сьюдад-Реаля Бартоломе провел без сна, в глубоких раздумьях. Вот уже не первый раз в его долгой жизни возникает какой-то рубеж, который надо перейти, как опытному полководцу, без потерь и с победой.

Бартоломе вышел в сад. Как всегда, созерцание небесного свода поражало его воображение. В океане звезду путник приветствует как друга, с которым давно расстался. Увидит ли он когда-нибудь эти звезды? Между облаками время от времени показывался Южный Крест. Для моряков это созвездие — точные часы: «Полночь миновала, Крест начинает склоняться».

Невдалеке слышится рокот вулкана. Его жизнь похожа на вулкан: то бурные столкновения, подобные извержению, то глухое кипение под пеплом и лавой. Ни минуты покоя, ни минуты передышки. Надо иметь мужество и сознаться, что «Новые законы» не приняты колонистами, сколько бы ни присылали ревизоров и судей из Кастилии. Видимо, нужна какая-то другая, более могучая сила, способная преодолеть сопротивление, порождаемое гибельной страстью к наживе и жестокостью.

Королевские законы не обладают таким могуществом. Он верил в них, но видит, что они бессильны. Его борьба в Чиапасе показала это, и то же самое было бы в любой другой провинции, в любом другом городе. Надо искать иные способы, иные пути.

Он прекрасно понимал, что король не сможет сломить простыми приказами сопротивление колонистов и пойдет на уступки. Уже сейчас, он это знал, Карлос V отменил некоторые статьи закона; восстания и смуты среди дворянства Нового Света грозили серьезными осложнениями для испанской короны. Предполагалось восстановить закон о наследовании энкомьенд, против которого Лас-Касас так упорно боролся.

…Лас-Касас покидал Сьюдад-Реаль и знал, что это навсегда. И хотя в этом городе ничто не напоминало ему о чем-либо хорошем, все равно чувство печали владело им. Слово «прости» еще не было сказано, но все друзья понимали, что епископ больше не вернется.

Его провожали пешком до монастыря в Синокотлане, где по традиции он всегда останавливался. В дар монастырю он оставил свои большие часы, которые очень любил, и считал, что этот подарок может быть залогом того, что он вернется, а если нет, — прекрасным утешением в грядущих трудностях.

До Мехико его провожали самые близкие друзья: Томас Касильяс, Луис Кансер, Педро Ангуло, Томас Торрес, Хуан Перрера, Хордан Пьемонте. С ним уезжали только Родриго Ладрада и Хасинте.

Бартоломе, прощаясь со своими соратниками, думал: на них не было белых суконных плащей с алым крестом Калатравы, не было великолепных шляп, украшенных плюмажем, не было шпаг с чеканными эфесами, не было золотых шпор на сапогах. Они были одеты в походные монашеские плащи из грубой шерсти, старые, в заплатах, на голове у них были выгоревшие от солнца соломенные шляпы, на ногах — веревочные туфли… Но это были настоящие рыцари — справедливые, отважные, бескорыстные. Те самые рыцари «золотой шпоры», о которых он мечтал тридцать лет тому назад. И он нашел их!

Весть о том, что Лас-Касас едет в Мехико, произвела в городе такое впечатление, что, казалось, идет вооруженное войско против беззащитных колонистов! Президент Аудиенсии вынужден был написать Лас-Касасу письмо, чтобы он задержался где-либо, пока не утихнут страсти, вызванные в городе известием о его приезде, и что он не может ручаться за его жизнь. Тем не менее Лас-Касас въехал в Мехико открыто, днем.

В монастыре, где он остановился, его посетили в тот же час президент и королевский ревизор де Сандоваль. Зная его резкую прямоту и горячий характер, опасный для них, они решили предварительно поговорить с ним, выяснить его намерения.

— Сеньоры, — откровенно сказал Бартоломе, — я понял вас, но не могу ничем утешить. Я буду выступать, как всегда, против рабства, и никогда не устану повторять тем, кто не хочет слышать, о позоре, которым покрывает себя всякий, кто защищает рабство индейцев. Я знаю, что вы, — и он обратился к ревизору, — писали королю обо мне, что я неразумный упрямец. Ну что же! Пусть мне грозит королевская немилость, пусть мне грозит даже смерть, ничто не может поколебать меня.

Давление президента Аудиенсии на совещание епископов не помогло: Лас-Касас заставил его разрешить совещанию обсуждать вопросы рабства. На совещании был составлен мемориал, осуждающий рабство и бесправие индейцев. Он не был напечатан из-за отсутствия средств и распространялся в списках.

Но Бартоломе знал, что эта победа не будет прочной, так как многие епископы в Индии имели крупные земельные владения и не были заинтересованы в отмене рабства. И он окончательно утвердился в мнении, что в Кастилии он сможет сделать больше, чем здесь.

Приняв такое решение, он сразу же назначил своим заместителем каноника Хуана Перреру, и в помощь ему — Томаса Касильяса и Томаса Торреса.

Уже почти накануне отъезда вечером к Бартоломе пришел Хордан:

— Падре, ну как вы думаете, кого я здесь встретил?

— Не знаю, Хордан, кого же?

— Этого негодяя и мерзавца Хиля Кинтану! Того, кого вы справедливо наказали и лишили сана!

— Что же он тут делает?

— А то, что тут его простили, вернули сан священника, и он снова сеет везде подлые слухи о вас, даже предлагает ехать в Кастилию и разоблачить вас там.

— Хордан, друг мой, ну что ты возмущаешься? — улыбнулся Бартоломе. — Ты же не сердишься на москита, который кусает тебя?

— Да, но я убиваю его, а этого Кинтану, прости господи, даже и поколотить нельзя!

— Забудем, Хордан; не стоит он того, чтобы и говорить о нем.

Одним из самых главных соображений, заставивших Бартоломе ехать в Кастилию, было еще и известие о том, что некий ученый, доктор теологии Сепульведа, написал трактат, в котором оправдывает и защищает захватнические испанские войны в Америке, а также утверждает, что индейцы рождены быть рабами.

Огромный ущерб, который могли принести эти вредные взгляды делу укрепления «Новых законов», был очевиден для Бартоломе. Ведь и король, и духовенство, видя столь яростное сопротивление колоний «Новым законам», могли ухватиться за любой повод, чтобы аннулировать эти законы.