Геннадий Прашкевич - Крестовые походы

Неудивительно, что при таком жалком ведении войны в войске снова сказались его худшие элементы. В Яффе началось распутство, как некогда в лагере под Акрой. Пилигримы целыми толпами стремились даже в самую Акру, чтобы там, вдали от трудов и опасностей, вести роскошную жизнь, и только с большим трудом удалось королям Гвидо и Ричарду вернуть этих беглецов к их обязанностям. Но гораздо опаснее было то, что маркграф Конрад Тирский, подстрекаемый честолюбием и отчаявшись в том, что эти короли могли приобрести какой-нибудь прочный успех над Саладином, вошёл в переговоры с султаном, причём требовал себе Сидон и Бейрут, а магометанам обещал за это помощь против своих единоверцев. Но и Ричард в то же время начал переговоры с неприятелем, потому что получил дурные вести с родины, по которым его господству угрожали его брат, граф Иоанн, и король Филипп, так что ему хотелось, как можно скорее отправиться в обратный путь. Поэтому Саладин был относительно христианских партий в самом благоприятном положении и желал только воспользоваться их раздорами и продолжить их. Но так как среди его войск всё возрастала неохота к войне, то он должен был быть серьёзнее, чем он сделал бы это в другое время: войти в мирные переговоры с сильнейшим из своих противников, королём Ричардом. При этом произошли неоднократные и торжественные свидания между Ричардом и братом Саладина, Альмаликом Аладилем. Королю очень понравился магометанский принц, и, как говорят, он сделал принцу фантастическое предложение, чтобы тот женился на его сестре Иоанне, королеве-вдове Сицилийской, и чтобы затем им обоим было отдано Иерусалимское королевство. Понятно, что из этого ничего не вышло. Между тем часто прерываемые и все снова начинаемые переговоры так подвинулись, что мир казался уже близким, если бы христиане удовлетворились умеренным расширением области, которой они владели в ту минуту', с придачей Иерусалима (включая мечеть Омара и крепость Святого города, которые должны были остаться за мусульманами). Но и теперь не пришли, однако, к решению. Потому что, по словам одного арабского летописца, “английский король так же часто заключал условия, как брал их обратно: он постоянно менял уже принятые решения или предъявлял новые затруднения; только что он давал слово, как брал его назад, и когда он требовал сохранения тайны, то сам её нарушал”.

Итак, Ричард показал себя таким же несостоятельным в переговорах, как и в бою. Но самое некрасивое доказательство своего характера он дал в 1192 году, когда вдруг велел приступить к давно забытому походу в Иерусалим. Время года было выбрано для этого как нельзя хуже: зима обливала пилигримов беспрерывными холодными ливнями. Несмотря на то, приказ короля вызвал восторженную радость, всё войско с воодушевлением выступило из Рамлы на восток, к Святому городу. Но уже на середине пути, при маленьком местечке Бейтнуба, Ричард сделал остановку и созвал военный совет, чтобы обсудить, возможно ли вообще предпринять осаду Иерусалима. Говорят, что именно пизанцы и духовные рыцарские ордена указали при этом на то, что Святой город страшно укреплён, прикрыт сильным войском Саладина и потому его едва ли можно взять, а кроме того, до нападения на Иерусалим нужно бы завоевать ещё другие места, так как после падения Святого города большинство пилигримов вернётся на родину, как бы после полного исполнения своего обета. Последнего, правда, вполне можно было опасаться, потому что уже сотоварищей Готфрида Бульонского можно было удержать в Палестине только очень короткое время после взятия Иерусалима; справедливо было также и то, что укрепления Святого города были чрезвычайно усилены Саладином в то долгое время, которое ему доставили бесконечно медлившие крестоносцы. Но было ли это достаточным основанием для того, чтобы боязливо отступить от высшей цели, ради которой совершилось могущественное восстание всего Запада? По самому горячему требованию всего христианства нужно было всё-таки напасть на Иерусалим, и разве при борьбе за этот город не могла быть потрясена военная сила Саладина настолько, чтобы сирийским франкам было легко после этого снова широко распространить своё господство в Палестине, даже если бы большинство пилигримов уже не помогало им? Таким образом, нерасположение пизанцев и их сотоварищей осаде Иерусалима основываюсь, главным образом, на желании, чтобы ради их личных интересов прежде всего были сделаны приобретения на берегу. Но их слов было вполне достаточно, чтобы склонить к их намерениям изменчивого Ричарда. Он тотчас остановил поход к Иерусалима и приказа! сообразно с прежним планом теперь же двинуться к Аскаюну.

В бурю и дождь с проклятиями и слезами войско пилигримов двинулось назад к берегу. Аскалон предстш1 перед их глазами в виде пустынной кучи камней, только с трудом можно было пробраться внутрь города по грудам развалин. Но, несмотря на то, крестоносцы ревностно приступили к восстановлению города. Король, щедрый как всегда, поощрял рабочих денежными подарками и, чтобы показан» всем хороший пример, сам таскал камни. Из страшного мусора с необычайной быстротой воздвигались ваты, башни и дома. Но вскоре новая беда прервала это полезное дело. Пизанцы и генуэзцы вступили в Акре в кровавую распрю. Первые держались англичан и короля Гвидо, другие пристали к французам и маркграфу Конраду. Все сирийские христиане были вовлечены в раздор партий. Конрад с войском и флотом явился под Акру, чтобы вместе со своими сообщниками завладеть городом. Потом, правда, он отступил от крепости, когда Ричард пришёл на выручку, но разговор, который он имел затем с королём, скорее обострил раздор вместо того, чтобы его утишить. В этот момент, тотчас после пасхи 1192 года, пришло, однако, новое известие из Англии, по которому враги Ричарда ещё серьёзнее угрожали его престолу. Тогда король объявил начальникам войска, что он не может дольше оставаться в Сирии и должен без дальнейшего промедления вернуться на родину. Если это так, ответили прелаты и бароны, то пусть он позаботится хоть только о том, чтобы окончательно устранить всё ещё разраставшийся спор за Иерусалимский престол. Ричард спросил их тогда, кого он должен ввести во владение королевством — Гвидо или Конрада? Он, конечно, думал, что его вельможи нелегко согласятся выбрать маркграфа, но весьма ошибся в этом, потому что все указали на Конрада, как на единственного человека, достаточно храброго, умного и способного восстановить достоинство Иерусалимского престола, если это вообще ещё возможно. Между тем Ричард, несмотря на всё своё разочарование, согласился с единодушным желанием вельмож, потому что мысли влекли его на родину, и он велел сообщить Конраду, что признает его королём. В Тире, вследствие этого, поднялось бурное ликование, которое было тем законнее, что маркграф, который незадолго перед тем снова начал переговоры с Саладином, именно тогда получил благоприятные известия об их успехе. Правда, султан требовал, чтобы Конрад соединился с ним для нападения на крестоносцев, о чём теперь, конечно, нечего было и думать, но в то же время он сделал маркграфу больше уступок, чем когда-нибудь прежде, заявив о готовности оставить ему всё, что в это время было в руках христиан, за исключением Аскалона, и, кроме того, отдать те части Палестины и Святого города, которые он уже раньше предлагал Ричарду.