Игорь Коваленко - Печенежские войны

Князь умолк, и отец Михайло тихо, будто себе сказал:

— Просил отец Воик предать его тело огню на Кургане Богов на старом требище и по старому закону… Последнее слово его о том было, княже Владимир. Как нам теперь быть, присоветуй.

Князь задумался, снова голову к груди склонил, а потом ответил тоже чуть слышно, одному Михайло:

— Хотел я на похороны звать епископа Никиту, да теперь не пойдёт он: негоже христианину душу осквернять зрелищем языческого обряда… Но и посмертную просьбу старейшины Воика нам не уважить никак нельзя. Случай этот не обычен, смерть принял он за всю Русь. Бог неба простит его прегрешение, посмертное… Повели, Михайло, изготовить раку [111] Рака — старинное название гроба. и домовину [112] Домовина — маленький рубленый домик для сожжения покойника: языческий обряд захоронения на Руси. для твоего отца на том кургане, где надумал остаться старейшина. — Князь вздохнул прерывисто, подумал о чём-то своём, тревожном и нерадостном, но не стал говорить людям, молча постоял ещё недолго возле стола напротив очага, совсем неподалёку от Вольги. Вольга же стоял за углом тёплого протопленного очага и мог, если бы захотел да не страшился такого поступка, протянуть руку и коснуться переливчатого корзна Киевского князя Владимира.

«Упросить бы теперь князя Владимира, чтоб взял в отроки к себе, при княжьих дружинниках воинскому мастерству обучаться, — подумал Вольга, но тут же устрашился своего помысла — до него ли князю Владимиру? Решил малое время переждать. — Вот братец Янко выправится после ранения, тогда уж и начну просить его отвести на княжий двор. Или к воеводе Радку поначалу…»

Когда сани [113] На Руси был обычай вывозить покойника на санях даже летом. с телом старейшины Воика миновали стороной Перунов овраг, а впереди встал непролазный подцвеченный осенними красками густой лес, раку подняли на плечи и понесли, с трудом отыскивая в могучей поросли леса давно забытую тропу на старое требище. Прошли лес, и показался невысокий, с плоской вершиной Курган Богов, весь в зелени кустов и разнотравья там, где когда-то русичи приносили своим богам щедрую жертву и орошали землю и лики деревянных богов кровью животных и птиц.

Теперь старейшину несли самые близкие, а за ними, шурша ногами по кустам и по высокой, до пояса, траве, шёл почти весь Белгород. Только хворые да часть дружины остались в крепости ради её бережения от недоброго случая. Люди шли отдать дань памяти и проститься с тем, кто избавил их от горькой участи.

Поднялись на вершину кургана, опустили раку на траву у маленькой домовины, только что сложенной из сухих сосновых брёвен. Постоял князь Владимир над умершим недолго, а потом тихо пошёл вниз с кургана: не честь и ему, князю-христианину, быть там, где будут свершать обряд сожжения, не миновать и так упрёков от митрополита — оба ведь немало кладут трудов для утверждения на Руси нового закона жизни.

Наступила тишина, наполненная людскими думами о былом и о будущем каждого и всех вместе. Вольга жмурил глаза от ярких лучей солнца, которые время от времени прорывались сквозь густые кроны могучих дубов вокруг кургана. Он слышал, как за спиной дышали люди, а впереди и по бокам гулял ветер в зарослях заовражья да изредка плескалась река где-то рядом, невидимая под обрывистым берегом и за нетронутым лесом: старое требище почиталось заветным местом, и бортники да углежоги здесь не промышляли.

— Други мои, — заговорил воевода Радко и повернулся к людям заметно постаревшим и осунувшимся лицом: и ему осада печенегов не легко далась, если не труднее даже, чем иным голодным ратаям, — да будет огонь жаркий родным братом старейшине Воику. Как просил он перед смертью, так мы и сотворим, памятуя о его свершении не на поле брани по немощи лет своих, а подвиг разума, победившего жестокую силу. Дети и внуки в веках об этом помнить будут.

Воевода вдруг замолчал и отвернулся к северу: резкий порыв южного ветра пронёсся над деревьями и швырнул в открытую раку и на тело старейшины Воика добрую горсть оранжево-жёлтых листьев. Один из них, ярко-красный, резной лист со стоящего неподалёку дуба, упал на белый лоб старейшины, тонкой ножкой между бровей.

Михайло осторожно собрал листья, но не бросил их на землю, а положил в ногах покойника на парчовое белое покрывало — как знать, не древний ли это бог Перун с ветром послал последний свой дар тому, кто в душе не отрёкся от него до последнего дня жизни.

— Почнём, Михайло, — сказал воевода Радко. Отец Михайло и ратай Антип бережно подняли старейшину Воика, пригнув головы, внесли в тесную домовину и поставили раку на широкую лавку, а чтобы старейшина сидел, под спину и под бока подложили подушки с душистой осенней травой. Тело старейшины укрыли парчовым покрывалом. Потом дружинники внесли корчаги со злаками, поставили у ног старейшины, на пол домовины. Принесли и подали в домовину круг хлеба, пучок зелёного лука положили рядом с хлебом.

Воевода Радко снял с пояса меч и подал отцу Михайло.

— Убей меч, Михайло, как того требует старый обычай, а от нас это дар бывалому ратнику старого князя Святослава.

Отец Михайло наступил на меч левой ногой, и хрустнула упругая сталь. Обе половины меча он положил у левого бока старейшины, а справа разместились полукруглый щит, колчан со стрелами и тугой лук: если и в ином мире встретятся старейшине Воику недруги земли Русской, так не будет он перед ними безоружным.

Рядом с домовиной дружинники разожгли костёр, приготовили кучу берёзовых дров. Отец Михайло вышел из домовины, поклонился неспешно белгородцам и сказал:

— Собрался отец мой Воик в дорогу к мёртвым пращурам и ждёт теперь погребального костра.

Люди молча и разом, словно колосистая нива под напором тугого ветра, склонились рукой до земли, отвесили поклон праху старейшины.

— Твори, Михайло, первую искру, ты самый близкий ему по роду и крови. А мы за тобой последуем, — отозвался воевода Радко на слова отца Михайлы и ещё раз склонил непокрытую голову перед умершим, который виден был через дверь сидящим в парчовом одеянии с опущенной к груди белой головой.

— Прости меня, отче Воик, ты сам ушёл, никто не неволил тебя оставить землю, а нас сиротами, — сказал отец Михайло, взял сухую лучину, зажёг её от костра и пошёл спиной вперёд к домовине, пока пятками не упёрся в груду дров, сложенных под стеной. Не оборачиваясь, чтобы не показать уходящему в иной мир своего лица, поджёг сухие щепки, постоял так, пока не послышался лёгкий треск воспламенившихся дров, и только тогда, оставив лучину в огне, отошёл от домовины, уступая место людям.

Весёлые огоньки светло-розового пламени, раздуваемого южным ветром, побежали по острым углам сухих поленьев снизу вверх.