Игорь Коваленко - Печенежские войны

Старик долго молчал, жуя впалыми губами, потом, будто не расслышал вопроса или подзабыл, сказал так:

— Какое то войско. Собрал пастухов, дал оружие. Вы зачем здесь, с войной или в гости?

— Несём булгарам рыбий зуб, — удивлённо ответил Асмуд. — Разве это не известно тебе?

— Нет. Откуда знать, если Киев нарушил свой же обычай.

— Ну уж нет! — возмутился Асмуд. — Не таков сын Игоря! Он при мне отправлял булгарского гонца со свитком, а в нём слова булгарам «Хочу на вас идти». Уж давно то было. Видно, крепко они готовились встретить нас, коли до сих пор не удосужились ответом.

— Кто гонец?

— Сейчас… как бишь его… Да! Милчо из Карвуны. Малый близок к свите Петра.

— Что ж, — сказал волох, — может, и был такой. Только сам я не всё могу знать. Моё дело тут стеречь. А прослышал о вас только вчера. Вышел встретить с тем, что собрал. Не знаю, как быть…

— Да никак, — улыбнулся Асмуд, — дай за золото-серебро то, чего князь для дружины запросит. А не дашь, прощай и на том.

— Ваш с булгарами спор нам противен.

— То уж наша забота, отважный. Уведи, волох, своих молодцов-то, не накличь понапрасну беды на их пастушьи головы, мало их у тебя.

— Идите с рыбьим зубом мимо, воля ваша. Только мир подивится этой войне, не добудете на Дунае славы. — Сказав так после раздумья, старик поднялся наконец с пня, взобрался на одного из коней, что держал под уздцы его мальчик, и удалился в глубь орешника, явно нехотя уводя за собой свою сотню.

До Асмуда и всей росской дружины донёсся прощальный тонкий, как свист, его голос:

— Ничего не дадим вам и за гору серебра!

Дальше день и ночь двигалась киевская дружина, как по пустыне. Никто ничего не продавал Святославу, не менял, не пускался в переговоры. Поизносились, конечно, поизорвались. Ели конину, походя битую дичь, спали под открытым небом.

Спешно шли, минуя уже попадавшиеся богомильские общины булгар. Точно привидения в длиннополых ветхих одеяниях, подпоясанных верёвками, сбегались богомилы [36] Богомилы — еретики, отрицавшие обряды, почитание икон, креста, призывавшие не работать на своих господ и на царя. , шаркая стоптанными калигами, поднимали невообразимый шум, жгли гигантские факелы.

— Анафема вам! — кричали. Плевались, исступлённо колотили кулачишками по собственным мослам, царапали тощие груди и снова плевались. — Да сломятся ваши мечи! Трижды анафема вам, ведомые дьяволом!

— Братоубийцы! — отвечали россы, оглядываясь. — Не видим хлеба-соли! Значит, повинны вы! Горе вам!

Ветер приносил через вёрсты, поля и скалы зябкое, пасмурное дыхание моря, колыхал камыши Дуная. Чумазые лохматые тучи заволокли небо. Молчали птицы, и солнце скрылось за набухшей небесной мглой. Всё омрачилось вокруг.

Ранним пасмурным утром показался Змиевый вал над рекой. За ним Доростол. Скоро отыскали брод, перешли Дунай. Ещё издали, прежде чем увидеть защитные сооружения, услыхали россы тревожный перезвон разноголосых клепал. А ближе подошли, разглядели группу всадников, галопом нёсшихся навстречу по извилистой каменистой тропе, пестрели длинные косицы на поднятых копьях скачущих.

Князь кивнул воеводам, и те вскричали дружине:

— Сто-о-ой!

И отрывисто зазвучали другие команды, полетели эхом над разворачивающимися полками, и взрыхлилась земля ископытью. Затихли тысячи, ожидаючи, как один. Лишь кони ржали, пугаясь нараставших раскатов грома. Начал накрапывать дождь, усиливаясь, усиливаясь, и вот уже полило как из ведра. И новый грохот огласил окрестности, но это уже не гром, это воины разом подняли щиты над головами, укрываясь от хлёстких струй.

— Женщина! — закричали, указывая на приближавшихся всадников.

— Женщина, — вглядевшись, произнёс Святослав растерянно и досадливо. — Оскорблением встречает имя моё сей город.

Между тем булгары в полном боевом облачении осадили лошадей в нескольких шагах от спешившегося Святослава и его свиты, сгрудились полукольцом. Лица суровые, мужественные. Застыли как вкопанные, почтительно склонили копья с яркими косицами, скрестив наконечники над женщиной, что недавно скакала во главе их. А она по-мужски соскочила с коня, подбежала, взмахивая руками, чтобы удержать равновесие на скользком, размытом грунте.

Небольшого роста, гибкая, как мальчишка, она не скрывала волнения. Тяжело дыша после скачки, резким движением сдёрнула с плеч широкий плащ, швырнула в грязь и ступила на расстелившуюся шёлковую ткань красными забрызганными глиной сапожками, вскинула голову, презирая ливень и ветер.

Стройное тело плотно охвачено тонкой кольчугой из блестящих серебряных колец, изящных, точно рыбья чешуя, и вся она в этот миг почудилась серебристой рыбкой в потоках воды. Глаза глядят строго, в упор. К ней приблизился один из булгар, передал что-то, и вот уже можно разглядеть в её правой руке накрытый тяжёлой крышкой кубок с вином, в левой короткий меч. Обе руки, с мечом и кубком, протянуты к росскому князю, снявшему шлем.

Не шелохнулся Святослав, выдержал взгляд, лишь губы прикусил.

Видя, что он не решается сделать выбор, она воткнула меч в землю у его ног, рядом поставила кубок и, скрестив на груди руки, стала ждать, что скажет.

А он молчал, потупив взор. Молчали и неотлучные Свенельд с Асмудом, и воевода Волк, и Сфенкел. И прочие отцы полков тоже не проронили и звука. Только в задних рядах прошуршало некоторое движение, поскольку многие поднимались на цыпочки, раздвигая шишаки впереди стоящих в попытке разглядеть происходящее. По прекрасному лицу гордой булгарки струился дождь, чистый и тёплый как слёзы.

Но вот из гущи ратников самовольно выступил Сфенкел, доселе державшийся поодаль. Косматые брови его сошлись на переносице, борозды морщин собрались на лбу. Бросил искоса взгляд на княжича, осуждая его немоту, и, стараясь придать своему хриплому голосу сдержанность, обратился к удивительной посланнице крепости:

— Великий князь россов давно сделал выбор. Он сам пришёл бросить рыбий зуб к ногам вероломных. И не тебе, дева, пристало встречать его, а достойному, не тебе говорить с ним на открытом судилище.

Слушая воеводу, она так и не отвела глаз от Святослава, которого, надо заметить, встряхнула и вернула к действительности короткая речь Сфенкела. И едва воевода умолк, княжич властным движением руки отстранил его, сам спросил незнакомку, поразившую его воображение по-девичьи прелестным и в то же время воинственно-отважным своим обликом:

— Ты кто?

— Сейчас ни имя, ни жизнь моя не стоят и перпера [37] Перпер — мелкая монета. , — сказала она. — Вон Доростол, ворота Булгарии, о нём вся забота наша. Алеманов [38] То есть германцев. мы встретили бы стрелами без разговора, к вам же вышли, ибо надеялись, что молва неверна. Да видно…