Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Михаил Афанасьевич оглядел ряды, но не заметил среди собравшихся ни Алексея Толстого, ни Михаила Шолохова, ни Алексея Задонова — никого из названных, никого, кроме себя самого. И тогда он встал и вышел из зала.

— Ну и что? — спросила Михаила Афанасьевича Елена Сергеевна, когда они вышли на улицу.

— Мне стало противно, и я сбежал.

— И правильно сделал. Эти чичеровы до добра не доведут.

Некоторое время они шли молча. Вокруг бурлила жизнь большого города, которому, казалось, не было дела ни до Булгаковых, ни до собрания, которое еще продолжалось в одном из старинных домов в самом центре Москвы. У людей были свои заботы, своя жизнь, далекая от тех, кто крутился в отдельных маленьких котлах и котелках, под которыми невидимый кочегар раздувал всеохватное пламя. Люди пытались выскочить из этих котлов и котелков, не свариться в закипающей воде, они метались, давя друг друга, лезли вверх по головам и спинам. Но все это вершилось где-то там и жизни большинства людей большого города не касалось.

— Как странно устроена жизнь, — задумчиво произнес Михаил Афанасьевич. — Большинство людей начинает замечать зло лишь тогда, когда это зло возьмет их за горло. И так было всегда… Неужели время ничего не меняет? Тогда зачем я пишу? Зачем писали Толстой, Достоевский, Чехов? Получается, что лучшие писатели свои книги брали от жизни, но в жизнь возвращалась через эти книги лишь самая малость от их размышлений, их боли за человека. Если вообще что-то возвращалось… Эти Шариковы не способны усваивать лучшие примеры человеческой добродетели. Они заперты в своем невежестве, как зародыш в скорлупе, и все, что им необходимо для прозябания, они вынесут оттуда. И будут довольны. До поры до времени… Вот, посмотри на них, — повел головой Михаил Афанасьевич в сторону группы молодых людей, с веселым смехом и громкими возгласами пересекающих улицу. — Они берут из жизни только самое примитивное, легко усвояемое, необременительное для их серого вещества. Боже, как я ненавижу этих Шариковых!

— Похоже, будет дождь, — испуганно воскликнула Елена Сергеевна, подняв голову к потемневшему небу.

— Что? Дождь? А, да, похоже…

И будто в подтверждение ее слов над крышами домов прокатилось мягкое ворчание далекого еще грома.

Булгаковы ускорили шаги.

Быстро темнело.

Вспыхнуло вдруг где-то среди серых облаков почти над самой головой, осветив голубоватым светом дома, спешащих людей, трамваи, машины, лошадей и повозки. Вслед за вспышкой по крышам пронесся оглушительный треск и грохот. Стало совсем темно.

По серому от пыли асфальту и булыжникам мостовых зашлепали крупные капли.

Булгаковы вскочили в подъезд своего дома. Остановились.

Ветер метался среди деревьев, срывая с них листву и ветки.

Михаил Афанасьевич вдруг заговорил мерным голосом, и Елене Сергеевне показалось, что голос этот течет откуда-то сверху:

— Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город… Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете. Все покрыла тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях…

Между тем на опустевших улицах Москвы ветер закручивал в спирали седые космы дождя, вплетая в них листву и ветки деревьев, небо щедро раскидывало золотые нити молний и грохотало по железным крышам солдатскими сапогами громов.

— Нет, какие сволочи! — возмущался Станислав Викентьевич Косиор, первый секретарь ЦК КП(б) Украины, — прекратив свои метания по кабинету и остановившись напротив наркома внутренних дел Украины Успенского, сидящего за столом с невозмутимым видом. — Эти постышевские ублюдки постоянно вставляют палки в колеса партийной организации Украины. Всем и каждому известно, что они спят и видят, чтобы Украина снова оказалась под властью панской Польши. Уже неопровержимо доказано, что в руководстве киевской парторганизации засели враги, а вы не желаете в этом разобраться, смотрите на их козни сквозь пальцы. Это возмутительно! Я поставлю вопрос перед товарищем Сталиным о вашем благодушии и попустительстве врагам партии и народа! — воскликнул он, и в его волчьих глазах Успенский увидел столько лютой ненависти, что невольно вздрогнул, хотя был не из трусливого десятка и повидал на своем еще коротком веку всякого и всяких.

— Мы уже говорили об этом на пленуме, — устало произнес нарком, закуривая папиросу. — Стоит ли снова толочь воду в ступе?

Косиор вприщур глянул на Успенского: еще ни один нарком не разговаривал с ним таким пренебрежительным тоном. Эта наглость неспроста, за ней что-то стоит, за ней явно маячит тень Сталина, но если позволить всем и каждому разговаривать так с первым секретарем ЦК КП(б)У, то останется лишь пулю себе в лоб пустить — и ничего больше…

— Я не воду толку в ступе, как ты изволил выразиться! — произнес Косиор сквозь стиснутые зубы. — Я выражаю свое беспокойство сложившимся положением… я бы сказал, невыносимым положением в руководящих кадрах столицы Украины. А некоторые товарищи, облеченные властью и обязанностями выправлять это положение, не хотят его замечать.

Только что закончился очередной пленум ЦК украинской компартии, на котором Косиор громил врагов советской власти, еще не выявленных в сплоченных рядах украинских коммунистов, грозился, что час разоблачения близок, врагов постигнет заслуженная кара, вслед за теми, кого она уже постигла. Зал настороженно внимал словам своего вождя, но без былого страха, смешанного с воодушевлением, и это-то особенно возмущало и настораживало товарища Косиора, с некоторых пор почувствовавшего неустойчивость своего положения.

И вот теперь, оставшись один на один с наркомом внутренних дел, всего лишь три месяца назад присланным из Москвы, он продолжал бушевать, надеясь прояснить, что на уме и в портфеле нового наркома, человека весьма скрытного — даже с первым секретарем ЦК КП(б)У.

— Я ничего не могу поделать, товарищ Косиор, — внешне спокойно возразил Успенский, вращая в руках толстый карандаш, не глядя на разбушевавшегося первого секретаря. — Во-первых, у меня имеется на руках инструкция товарища Ежова о завершении чистки партийного аппарата; во-вторых, январский пленум ЦК ВКП(б), как вам хорошо известно, запретил своим постановлением любые бездоказательные преследования коммунистов; в-третьих, мои люди изучают обвинения, выдвинутые против отдельных руководителей киевской парторганизации и пока еще не нашли веских доказательств их преступной деятельности…

— Так ищите эти доказательства! — воскликнул Косиор, прерывая монотонную речь наркома. — Ищите! Под лежачий камень вода не течет. Не может такого быть, чтобы враг народа Постышев, уже арестованный и осужденный, работал в одиночестве, не имел сторонников и последователей. Это же ясно даже ребенку! Всем известно, что Постышев подкапывался под меня, плел интриги, хотел занять мое место и оторвать Украину от Советского Союза. Вы ждете, чтобы его люди завершили его изменническую работу?