Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

В гостиную вошел человек лет пятидесяти, в черном костюме и черном галстуке, в белой рубашке, с гладко зачесанными назад черными с проседью волосами, в больших очках, с несколько выдвинутой вперед нижней челюстью и слегка приплюснутым носом. Человек без улыбки внимательно оглядел стоящих вокруг стола людей, точно стараясь убедиться, что все они именно те люди, которых он желал видеть, и только после этого произнес не слишком внятно:

— Шолом!

— Шолом! — вразнобой ответили ему собравшиеся.

И тотчас же робкая улыбка озарила лицо гостя, и навстречу ему засветились ответные улыбки.

И только после этого Мейерхольд выдвинулся чуть вперед и представил гостя на идиш:

— Лион Фейхтвангер. Наш друг и… товарищ. Прошу любить и жаловать.

После чего осторожно подхватил гостя под локоток и провел на почетное место. Задвигались стулья, все сели, с облегчением выпустили из груди застоявшийся там воздух и уставились на гостя.

Первым взял слово хозяин. Он так и сказал:

— Я беру слово на правах хозяина и хочу сказать, что мы собрались здесь в счастливое мгновение нашей жизни, чтобы сердечно приветствовать от имени всех евреев Советского Союза прославленного нем… э-э… прославленного писателя, который приехал в нашу страну, влекомый поисками истины, которая состоит в том, что мы с вами живем в великое время противостояния правды и лжи, противостояния, в котором правда непременно победит. Потому что, я бы сказал, мы все способствуем-таки по мере своих сил этой победе. А теперь позвольте предоставить слово уважаемому гостю, Лиону Фейхтвангеру.

— Я прошу извинить меня за опоздание, — заговорил гость ровным голосом заштатного лектора, когда стихли дружные аплодисменты. — По пути сюда я решил посмотреть ваше метро, и, так уж получилось, что в это же самое время на станции… как ее?.. впрочем, это неважно… так вот, в метро вдруг появился Сталин. И что удивительно, со своими детьми. Были там и другие партайгеноссе, среди которых мне известен лишь Каганович. Да. И как только толпа узнала, что в метро находится Сталин, она буквально обезумела. Все лезли к Сталину, кричали, смеялись, женщины плакали, мужчины поднимали вверх детей. Меня и моих спутников затолкали, едва не сбросили на рельсы. Поезда встали. Сталин что-то говорил, махал рукой. Каждое его слово встречали криками, аплодисментами. Это не могло быть инсценировано. Это возникло стихийно. В Древнем Риме так встречали цезарей. Нечто подобное я видел в Германии в тридцать третьем…

— Это совсем другое! — воскликнул Мейерхольд с радостной и одновременно возмущенной интонацией.

— Это несравнимо! — вторил ему, но без улыбки, Фейербах, бывший глава Революционной ассоциации пролетарских писателей. — Здесь любовь искренняя, от души, от сердца! Сталин — это символ нашего счастья, нашего лучшего будущего. В том числе и для евреев, которые впервые в своей многовековой истории нашли себе настоящую родину. Здесь мы чувствуем себя свободными и равноправными гражданами среди других народов!

— Да-да, — согласился Фейхтвангер, кивая головой. — Я был у Сталина в Кремле, разговаривал с ним. Среди прочих тем затронул и положение евреев в новой России. Меня особенно умилило, — не побоюсь этого слова, — что в стране советов еврей наконец получил право заниматься земледелием. К сожалению, я не имел еще возможности побывать в еврейских колхозах, лучшие из которых, как мне сказали, расположены в Крыму. Но меня заверили, что все еврейские колхозы являются самыми высокоразвитыми сельскохозяйственными производствами с технической и агрономической точек зрения.

Слова гостя были встречены одобрительным гулом и аплодисментами.

Гость на это покивал головой и продолжил:

— Затронул я в беседе с вождем советского народа и такую тему, как обилие его портретов, скульптур, частое упоминание его имени в печати. Иногда совершенно ни к месту. Мне было интересно его мнение на этот счет. Он согласился, что подобное имеет место, но что он в этом не волен, что дело не в нем, а в идее. Он сказал, что любую идею, которая меняет жизнь народа в лучшую сторону, народ привычно связывает с именем человека, который в силу ряда причин оказывается во главе движения, призванного на практике осуществить эту идею. Он высказал уверенность, что новые поколения избавятся от этого недостатка — обожествления личности. Правда, заметил геноссе Сталин, это случится не скоро… Впрочем, — гость улыбнулся одними губами и посмотрел на хозяина. — Впрочем, — повторил он, — любовь народа распространяется не только на политических вождей. Театр имени Мейерхольда, который возглавляет наш великодушный хозяин, тоже о чем-то говорит.

Все засмеялись, с еще большим облегчением поглядывая друг на друга.

— Но я попросил о встрече с вами, моими соплеменниками, совсем по другой причине. Всех нас на Западе очень волнует судьба евреев в СССР. Вы знаете, что в прошлом году в вашу страну приезжал Андре Жид. Вернувшись во Францию, он написал книгу, в которой весьма отрицательно отозвался о том, что делается здесь, в России, и чему он, — будто бы! — был свидетелем. Он назвал Сталина антисемитом…

— Это гнусная клевета! — вскочил Михоэлс, ведущий актер еврейского театра. — Мы его здесь встречали как друга, можно сказать, на руках носили, а он… Это свинство с его стороны! Это предательство интересов народа, который, как верно отметил товарищ Фейербах, впервые в своей истории обрел свою настоящую родину.

— Да-да! Скорее всего, так оно и есть, — поспешил согласиться Фейхтвангер. — Сталин, например, при нашем с ним разговоре высказался в том духе, что антисемитизм равнозначен каннибализму. Это сильно сказано, но в сущности своей очень верно. Однако главная причина таких обвинений, в том числе и со стороны Троцкого, кроется в последних процессах над еврейскими партайгеноссе: Каменевым, Зиновьевым, Радеком, Розенгольцем, Ягодой. Правда, среди них есть и русские…

В ровную речь писателя врезался высокий голос поэта Фефера:

— Люди, которых вы назвали, предали не только великую идею коммунизма, интернационализма, но и само еврейство! Мы решительно и единодушно вычеркнули их из списков нашего многострадального народа! Мы полностью поддерживаем приговор, вынесенный им за их мерзкую деятельность.

— Да-да-да! — снова закивал головой Фейхтвангер. — Я побывал на одном из таких процессов. И мне показалось, что они действительно заслужили своей участи. Более того, мне показалось, что ни на одного из подсудимых не оказывалось ни малейшего физического и иного воздействия. Правда, поначалу мне показалось странным, что все они объясняют свое участие в заговоре против существующей власти одними и теми же словами. Но потом я понял, что эти слова вообще в ходу среди граждан вашей страны, и, следовательно, подсудимые не могли не говорить понятными всем словами и даже фразами. Может быть, в речах прокурора Вышинского слишком много патетики и политики вообще, но в целом его обвинения мне показались вполне аргументированными. Именно этот вывод я и хочу предложить западноевропейским читателям. Именно поэтому я и попросил вас собраться, чтобы поговорить по душам, без всякого давления со стороны. Здесь, как я понимаю, все свои, и мы поймем друг друга. Я поставил перед собой цель опровергнуть измышления Андре Жида. И я постараюсь это сделать. Западное еврейство очень беспокоит судьба русских евреев. Особенно в свете того, что происходит в Германии…