Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Наконец послышался требовательный сигнал автомобиля. Жуков, сидевший в президиуме, приподнялся и снова опустился на стул. Начальник политотдела Белорусского военного округа сорвался с места, кинулся встречать. За ним начальник политотдела корпуса.

Мехлис появился из-за кулис, остановился, пристально вглядываясь в зал. Невысокого росточка, узкоплечий, коротконогий, с острым лицом аскета, с барашковой шевелюрой на голове, он походил бы на эстрадного артиста, если бы не его желчное лицо с крепко сжатыми узкими губами.

Зал встал. Без всякой команды.

Мехлис удовлетворенно покивал головой, занял место в президиуме совещания между начальником политотдела и командиром корпуса комкором Жуковым.

Неожиданное участие Мехлиса в совещании настораживало. Его мало знали в армии, но Жуков, в начале тридцатых служивший в наркомате обороны, то есть в Москве, был наслышан о Мехлисе как о человеке принципиальном, жестком и даже жестоком. Видимо, не случайно он выбрал Шестой кавкорпус для участия в конференции партактива в связи с судом и приговором над группой военачальников: корпус известен как кузница командирских кадров, он находится под пристальным вниманием Ворошилова и Буденного; служившие здесь быстрее обрастают звездами, сюда в первую очередь поступает новое вооружение, здесь отрабатываются новые методики, уставы и наставления. Следовательно, Жуков должен рассматривать присутствие начглавполитупра как честь, оказанную не только прославленному корпусу, но и командиру этого корпуса. Так что волноваться вроде бы не из чего. И все-таки Жуков волновался, хотя его волнение не прорывалось наружу сквозь каменную маску на волевом лице.

Доклад делал Мехлис. Он говорил о том же, о чем несколько дней назад поведал им Ворошилов. Но со всякими нужными и ненужными, по мнению Жукова, подробностями. О том, например, что Тухачевский, мало того, что служил немцам, мало того, что мнил себя этаким Александром Македонским или Наполеоном, так он еще и баб менял, как портянки. Более того, к нему бабы вставали в очередь, как к какому-нибудь знаменитому гинекологу. А Гамарник… Этот перевертыш насадил по всей Красной армии своих людей, преданных не только ему лично, но, что особенно отвратительно, предателю революции Троцкому. В таком же духе Мехлис отозвался о каждом из осужденных. При этом так смаковал эти самые подробности, точно сам присутствовал при их совершении. И всем оставалось лишь удивляться, как всего этого не замечали раньше, а если замечали, то как могли проходить мимо?

— Мы только в начале пути по искоренению «пятой колонны» троцкистско-фашистских ублюдков из армейской среды! — выкрикивал Мехлис петушиным голосом, вцепившись в трибуну двумя руками, то клонясь вперед, то откидываясь назад, брызжа слюной и, похоже, распаляясь от звука собственного голоса. — Все, кто так или иначе был связан с осужденными, подлежат тщательной партийной проверке до самой, что называется, подноготной. В преддверии новой мировой войны, последней войны в истории земного шара, в преддверии мировой революции мы не можем сидеть сложа руки и ждать, когда нам в спину вонзят предательский нож последыши Тухачевского и прочей сволочи. Именно с этой точки зрения коммунисты вашей парторганизации должны рассматривать начавшуюся чистку своих рядов от пробравшихся в них врагов народа. Именно такая задача поставлена перед нами Цэка и лично товарищем Сталиным, нашим великим вождем и учителем, который неусыпно следит за происками врагов, с какой бы стороны они не исходили. На эту задачу нацелен и нарком внутренних дел товарищ Ежов. Из его ежовых рукавиц не выскользнут даже очень скользкие типы. Этой точки зрения должна неуклонно придерживаться ваша партийная организация на нынешней конференции.

И Мехлис, отерев со лба пот большим платком, затем отпив из стакана несколько глотков воды, дернулся вперед и стал выкрикивать еще более звонким голосом:

— Да здравствует наша непобедимая Красная армия!

— Да здравствует Центральный комитет нашей великой ленинской партии большевиков!

— Да здравствует грядущая мировая революция!

— Да здравствует товарищ Сталин! Ура!

Зал поднялся — и стены его вздрогнули от троекратного «ура».

Оркестр грянул «Интернационал», и несколько сотен командирских глоток, прокаленных жарой и холодом, подхватили:

Жуков пел вместе со всеми, не слыша своего голоса. Он не был ни голодным, ни рабом, но где-то там их были миллионы и миллионы, и, следовательно, без его помощи они не обойдутся.

Затем начались выступления. Они походили одно на другое. Выступающие поддерживали и одобряли принятые меры, осуждали врагов трудового народа и обещали твердо стоять на страже единства партии, чистоты ее рядов, нетерпимо относиться к перерожденцам и предателям, пролезшим в их среду, если таковые будут выявлены.

Жуков смотрел в зал, слушал, что говорили ораторы, и сам бы говорил то же самое, и никого бы это не удивило: все одно и то же, одно и то же. Он уж почти и не слышал, о чем говорили с трибуны, занятый своими мыслями, далекими от этого зала. Последние учения показали не только достижения в боевой подготовке, но и весьма существенные недостатки, которые не видели, скорее всего, ни гости, ни высокое начальство, но видел он, командир корпуса. Что-то не так было в самой схеме ведения наступательного боя, которая в значительной степени копировала наступательную тактику времен гражданской войны, когда преимущество получал тот, у кого больше солдат в атакующих цепях или конников в кавалерийской лаве. И получается, что танки и авиация служат лишь усилением этих цепей и лав, добавлением к ним и никакой самостоятельной роли не играют. Получалось, что расчет по-прежнему на большую массу, которая непременно раздавит массу меньшую. При всех прочих равных условиях. А если условия не равны? Что тогда? Над этим еще надо думать и думать, ломать сложившиеся стереотипы, и прежде всего в себе самом. Надо будет попробовать использовать танки в качестве быстрейшего доставления пехоты к позициям противника, а то ведь получается так, что танки проходят оборону противника, а пехота отстает, ложится под пулеметным огнем врага, несет неоправданные потери. То есть масса теряет в весе. И что дальше? Дальше ясности нет. Тухачевский и другие теоретики пытались внести эту ясность, но проявилась она далеко не во всех компонентах учебных боев.

А еще Жукова все время отвлекали и раздражали нервно и безостановочно шевелящиеся тонкие пальцы Мехлиса на красном сукне стола. То ли они отбивали такт какой-то мелодии, то ли это такая привычка у начальника Главполитупра, то ли ему не нравится, что говорят с трибуны.