Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Каждый из оставшихся на перроне раскаивался и возмущался так, что невозможно ни пером описать, ни как-то изобразить. Бутылки с напитками и булки хлеба, как ураганный огонь обрушились на стены вагонов.

Часть стекол была разбита бутылками, их осколки поранили лица людей. А кое-кому досталось даже по голове, пролилась кровь. В вагоны влетали и целые бутылки с напитками, потом многие приспособились ловить их двумя руками, как в баскетбольную корзину, и завладевали ими. Обладатели их весело радовались, как драгоценной находке.

В сравнении с пешим передвижением отряда «Великий поход» путешествие в поезде тех, кто отправился в великое шествие, не несло в себе никакой романтики. Даже голод и жажда, которые мы не раз переносили. Не затратив ни копейки, рассчитывать добраться до Пекина, встретиться с великим вождем председателем Мао, вовсе не воспринималось, как урвать у государства выгоду. А сколько средств потратило государство только на это? Миллионы? Десятки миллионов? Жаль, что тогда не нашлось человека, который осмелился бы подсчитать эти материальные затраты.

Через несколько минут под веселые песни поезд тронулся с вокзала...

Только снова оказавшись в поезде, я вспомнил о той девушке. Не было сомнения, что она отстала от поезда и осталась в Шэньяне.

А я даже не знал ее имени. Не спросил. Она сама тоже не сказала. Без копейки в кармане, без знакомых — как ей удастся втиснуться в какой-нибудь поезд и доехать до Пекина? А может она снова встретит такого же, как я, парня ? Она, наверно, плачет от расстройства. Подумав об этом, я стал переживать за нее, на сердце навалилась тоска. Я сразу скис, едва не заплакал.

Лицом к лицу, грудь в грудь со мной опять оказалась девушка-хунвэйбин. На этот раз — из числа шэньянских.

Взглянув на мою повязку, она смущенно спросила:

— Ты из Харбина?

Я услышал сильный неприятный запах, исходивший от ее лица цвета сушеной хурмы. Кроме того, на лице были веснушки. Да и нос был крючком. А, может быть, в действительности вовсе не было никакого запаха, да и нос не был крючковатым, просто немного заострен и все.

Однако я ощущал сильный запах. Ощущал, чтобы про себя злорадствуя, удовлетворить чувство ненависти. Я смотрел прямо ей в лицо и с неприязнью, и принюхиваясь к ее дыханию. Я ничего не ответил ей, поднял обе руки до уровня плечей и уперся ей в грудь локтями. Такое положение моих рук пришлось ей не по вкусу, однако, чтобы отомстить за любимое лицо-яблоко, брошенное на шэньянском вокзале, я надавливал ей на ребра, причиняя боль.

Она потребовала:

— Ты не мог бы опустить руки?

— Ты думаешь, что мне доставляет удовольствие вот так их держать? Ты освободи мне место и я опущу их, — отпарировал я сердито.

— Твои локти упираются мне... — сказала она, постеснявшись произнести последние слова.

Я же знал, куда именно упираюсь локтями. И поделом ей!

Она ясно понимала, что ей это не вынести. Сделав огромные усилия, она отвернулась от меня.

Тем лучше. Теперь я был избавлен от необходимости смотреть ей в глаза и с неприязнью глотать выдыхаемый ею дурной запах.

Не знаю, куда исчезла та широкая жирная спина, о которую я удобно опирался раньше, как о спинку кресла. Чья-то застежка, вероятно, одетого в военную форму человека, терла мне спину, заставляя бессовестно плотно прижиматься к спине той шэньянской девушки-хунвэйбина. «Тот, кто способен понять дух времени, тот выдающийся человек».

Постепенно в вагоне водворилась тишина. Постепенно стал появляться храп.

Когда я проснулся, уже рассвело.

Я все-таки оказался в объятиях другой девушки-хунвэйбина, к которой прижался сам.

Та девушка с лицом цвета сушеной хурмы, скрючившись, устроилась под сиденьем, ее голова, как на подушке, возлежала на моих резиновых туфлях марки «Цзефан», в которые я был обут. Она лежала на спине, лицом кверху, спала беспробудным сном...

Чарующие лучи утреннего солнца постепенно стали проникать в вагон, хунвэйбины также начали оживать. Чем ближе подъезжали к Пекину, тем выше поднималось настроение. То здесь, то там стали напевать известные «цитаты». Враждебность к шеньянским хунвэйбинам за ночь выветрилась, она больше не существовала.

Та шеньянская хунвэйбинка, которая спала, положив голову на мои ноги, выползла из-под сиденья, намереваясь пробраться в туалет. Она, как стало видно, обладала способностью преодолевать препятствия с любыми барьерами. Ухватившись за багажную полку, наступая ногами на спинки сидений, переступая через множество человеческих голов, она добралась до двери туалета; работая кулаками и ногами, пробила стену человеческих тел и спустилась на пол, но не смогла одолеть дверь «крепости». Разгневанная, она, шагая прямо по головам людей, возвратилась назад и снова забралась под сиденье, как ни в чем не бывало положила голову на мои ноги. Да еще и начала передвигать их, чтобы было удобно лежать. Мне не захотелось оказывать ей такую любезность, и она не смогла поставить мои ноги так, как ей хотелось. Удовлетворилась тем, что я позволил ей положить на них голову. Хотя на самом деле, она вызывала у меня сострадание, ведь она терпела запахи воздуха, пропитанного мочой, и всем, чем угодно, лежала под полкой, свернувшись, как самка крокодила и, если бы я не разрешил ей опустить голову на мои ноги, то куда бы она ее девала?

Наш поезд, не доходя до станции Пекин, остановился на станции Фэнтай.

Сердечный голос диктора-женщины передал слова типа приветствия председателя Мао прибывшим гостям, потом предложил быстро сойти с поезда.

Мы с такими трудностями добрались до Пекина и вдруг нас не пускают на его станцию, высаживают в Фэнтае! Это больно ранило самолюбие каждого хунвэйбина.

— Если мы гости, прибывшие по приглашению председателя Мао, то почему нас не довезли до станции Пекин?

— Многие предыдущие партии хунвэйбинов высаживались на станции Пекин, мы тоже хотим, чтобы нас доставили туда же!

— Все хунвэйбины председателя Мао равноправны!

— Не доехав до станций Пекин, мы не выйдем из поезда! Не доехав до станции Пекин, мы не выйдем из поезда!

Настроение масс закипало, они такими выкриками пытались протестовать.

— Я сойду! Я сойду! Я сойду! — закричала шэньянская хунвэйбинка, вылезая из-под сиденья, и стремглав бросилась к окну.

— Ренегатка!

— Иуда!

— Засуньте ее под сиденье!

— Не позволим ей расшатать нашу решимость!

На ее голову обрушилась брань, а кто-то преградил путь к окну.

— Мне надо сходить в туалет! — вскипела она, ее вид выражал готовность отчаянно драться с теми, кто не пускал ее к окну.

— Ей действительно нужен туалет, вы же видели, что она только что пыталась прорваться в него в вагоне, но не смогла! — не выдержав, вступился я за нее со стороны.