Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Она рассказала, что в Чэнду есть массовая организация, которую противостоящая ей группировка объявила бандитской и намерена истребить до основания.

Кроме того она добросердечно, посоветовала:

— Браток, ни в коем случае не лезь в чужие дела! В Чэнду царит смута и заваруха, ты еще молодой, лучше тебе здесь долго не задерживаться!

Я поблагодарил ее за добрый совет и, жуя арахис, отошел от нее. Не собираясь смотреть зрелище: расправы с «бандиткой», я тем не менее не совладал с неодолимым любопытством, ноги сами понесли меня вслед за толпой.

И вот что я увидел. В тот момент, когда я оказался у места события, цзаофани готовились к расправе над женщиной с виду старше 30 лет, ее руки были заведены за спину, а связывавшая их веревка обмотана вокруг шеи. Один из цзаофаней принародно зачитал вменяемые ей преступления: шпионка, рваная туфля, пользуясь внешней красотой, разлагала настоящих левых революционеров, настраивала одни народные массы против других, распространяла ложные слухи о Центральном комитете по делам культурной революции... короче говоря, обвинялась во всех смертных грехах, не хватит бумаги, чтобы все описать.

На улице стоял большой котел с растопленной в ней смолой. Когда было закончено перечисление обвинений, несколько цзаофаней подняли женщину и бросили ее в котел. Часть смолы выплеснулась из него. Люди наблюдали издали, наблюдали молча.

Женщина сделала в котле резкий рывок, дернулась корпусом, но будучи связанной по рукам и ногам, встать не смогла. Ее туловище изогнулось вдоль верхней кромки котла и в таком положении оставалось, превратившись в черный комок. Однако с начала и до конца мучений оно билось в конвульсиях, непрерывно ворочалось, не издав при этом ни единого стона или крика. Я подумал, что это был человек исключительной стойкости, но из высказываний людей, стоявших рядом, узнал что ее рот был туго забит ватой...

Цзаофани, оставив ее, заскочили в свою грузовую машину и уехали.

Она по-прежнему билась и дергалась в котле.

Вдруг откуда-то выскочил мужчина, который бежал к котлу. С ним было две девочки, одну он держал за руку. Почти точно можно было догадаться, что то был ее муж и две дочери. Муж плакал. Девочки тоже плакали. Все они плакали и бежали.

Сначала они не осмелились опрокинуть котел или подхватить ее и вырвать из него. Но когда своими глазами увидели жену и мать, они изо всех сил бросились спасать ее. Мужчина и две девочки обеими руками обхватили котел снаружи, но, видно, обожгли руки и отпрянули.

Один китаец, продававший соевый соус, человек средних лет, издали кинул им металлический крюк. Этим крюком мужчина стремительно опрокинул котел и выплеснул смолу...

Из всех потрясающих сцен, какие я видел своими глазами, эта была самой жестокой, самой бесчеловечной. Впоследствии я слышал много страшных историй, возникавших в ходе «великой культурной революции». Например, во Внутренней Монголии для получения признания у членов партии «Нэйжэньдан» применялись всевозможные чудовищные истязания, а в одной из провинций для того, чтобы казнить человека было достаточно половины голосов Высшего суда крестьян-бедняков и наименее состоятельных середняков, причем применялось отсечение головы, это называлось «экономно заниматься революцией». В то время говорили, что пуля стоит три мао и семь фэней. Сейчас деньги обесценились и, наверно, такой суммы не хватит. Позже Верховный суд бедняков и низших середняков доказал свою несостоятельность и был запрещен центральным комитетом по делам культурной революции. Если детально просмотреть выступления начальников из Центрального комитета по делам культурной революции тех лет, то можно найти исторические обоснования для такого запрета.

Если, конечно, материалы всех их выступлений тех лет по-прежнему хранятся в целости и сохранности. Были примеры, когда к соскам груди женщины на тонкой проволоке привязывали куски свинца, когда в глаза людям направляли мощные лучи киноаппаратов пока у человека не появлялись искры в глазах, жестоко избивали в кромешной темноте — именно так погиб известный сценарист Хай Мо, работавший на Пекинской киностудии... но все это в конечном счете слухи, а не свидетельства очевидцев.

А вот тут я оказался очевидцем, у меня поистине волосы встали дыбом, от страха душа ушла в пятки.

Неожиданно снова пришла грузовая машина, с нее перепрыгнула уже другая группа людей — тех, кого называли «бандитами». Они вытащили из смолы их «боевую подругу», вернули ей доброе имя, объявив, что их «стальной боец», их «сестра Цзян», их гордость, образец для подражания... После этого они громко провозгласили серию лозунгов:

«Зуб за зуб, око за око, кровавый долг вернется кровью!». «Полетят головы, прольется кровь, клянемся не покориться до смерти!». «Пока будем живы, наши красные сердца никогда не изменят председателю Мао!».

И так далее, и тому подобное.

Закончив с лозунгами, они разбросали листовки, подняли на борт машины своего «стального бойца» и запели песнь «Умрем за правое дело», взятую из героической эпической поэмы «Алеет Восток»:

Машина медленно удалялась, звуки песни эхом возвращались к нам... После обеда я устроился на жительство в метеорологической школе города Чэнду. Теперь уж и ни вспомнить все то, что там было пережито.

День тогда был очень хмурый. Под вечер пошел дождь — мелкий, моросящий, казалось не будет ему ни конца, ни просвета. «Осенний дождь, осенний ветер, тоска съедает человека».

Поместили меня в учительскую. Через бетонный пол комнаты пробивалась трава. На траве — циновка. Пол — мокрый. Трава — сырая. Циновка — тоже сырая. У стенки — одноместная кровать с ватным матрацем на ней. Вата тоже сырая. Неизвестно, сколько человек на нем переспало, он уже был продавлен и потерял всякую форму, его кое-как скатали в рулон и бросили на кровать. Через окно величиной с аршин у самого потолка комнаты со стороны улицы пробивался свет и виднелся клочок неба. Хотя Чэнду — это уже юг, но даже там ночь показалась, как и везде, холодной.

Я свернулся калачиком, подтянув к животу голову и ноги, и всем телом ввинтился в логово, образованное из матраца, как мышка в норку. Учительская освещалась не лампами дневного света, а обычной электролампочкой. В ту ночь в ней были только я и один хунвэйбин средней школы, прибывший из Баоцзи. Он тоже не мог заснуть от холода и вытащил меня из матраца, чтобы я подставил ему плечо и помог опустить ниже лампочку. Я повиновался ему. Мы вместе распрямили и вытянули электропровод, подвязали на бечевку. Когда опустили ее пониже, она оказалась в полуметре от пола. Сразу почувствовалось, как от лампы-двухсотки пошло тепло. Он подтянул поближе ко мне свою подстилку и циновку, теперь лампочка висела между нами и мы оба почувствовали, как стало немного теплее. Он сообщил мне, что на следующий день на площади Жэньминьнаньлу состоится многолюдное собрание по борьбе с Ли Цзинцюанем и Ли Дачжаном. Я спросил его, кто такие Ли Цзинцюань и Ли Дачжан. Он с усмешкой, подчеркивающей мою неосведомленность, сказал что один из них самый большой «каппутист» на юго-западе страны, а второй — самый большой «каппутист» в Сычуане, и пригласил меня вместе с ним поучаствовать в собрании. Меня это не заинтересовало и в то же время, не желая испортить ему настроение, я с неохотой согласился и заснул.